Русский лабиринт (сборник)

То, что фильм изобилует историческими неточностями (легко избегаемыми, кстати): поэт выступал не в императорском дворце, а в царскосельском лазарете 22 июля 1916 г. по случаю именин вдовствующей императрицы Марии Федоровны и великой княжны Марии Николаевны, где княжны работали сестрами милосердия, причем с Клюевым. К этому концерту Есенин по заказу Ломана написал приветствие царевнам с профетическими строками: «Все ближе тянет их рукой неодолимой // Туда, где скорбь кладет печать на лбу. // О, помолись, святая Магдалина, за их судьбу». Здесь бы провести сюжетную линию с расстрелом царской семьи, хотя бы в разговоре с Блюмкиным – это «заиграло бы»; в 1922 году Есенин не мог ездить в поезде по России (странно, что Троцкий, перемещавшийся по стране на собственном поезде, завидует Есенину, что, мол, «по стране поездите»), так как в это время ездил с Дункан по совсем другим странам (встреча с Троцким произошла как раз по возвращении из этого вояжа – в 1923 году, а никак не раньше); Есенин узнает в этом мифическом турне на поезде в 1922 году о смерти Блока, хотя Блок умер в августе 1921 года (!); въедливые зрители усмотрели несоответствия в военной форме царской армии и в форме ВЧК – ГПУ и т. д. и т. п.), это, конечно, досадно, но не «делает погоды». Серьезнее промахи в самом романе, связанные скорее с творческими, а не биографическими моментами. Например, Блок не говорил Есенину при первой встрече 9 марта 1915 г. у себя на квартире, что за «каждый шаг свой рано или поздно придется дать ответ, а шагать теперь трудно, в литературе, пожалуй, всего труднее». Это взято из письма Блока Есенину от 22 апреля того же года, которое гораздо пространнее обыгранного в романе эпизода и начинается совсем с другой интонацией: «Дорогой Сергей Александрович. Сейчас очень большая во мне усталость и дела много. Потому думаю, что пока не стоит нам с Вами видеться, ничего существенно нового друг другу не скажем…» Такие и другие упрощения ведут к неоправданному опрощению всего романа, который, не отражая всех тонкостей взаимоотношений исторических лиц, превращает его в малохудожественное произведение.

Таким ли был Есенин, такие ли люди ухабили его судьбу, такие ли боролись и страдали за него? Вот это главный вопрос, и меньше всего ответов на него дает «есенинский сериал». Я, конечно, далек от мысли, что кому-то доступна вся правда о Есенине, но попытаться понять, как этот пожар, зажженный поэтом в начале прошлого века, не только не потух, но превратился в зарю, во что-то природное, без чего нельзя представить себе русскую жизнь, – вот сверхзадача любого произведения о Есенине.

Обратимся к современникам поэта.

«Впервые я увидал Есенина в Петербурге в 1914 году, где-то встретил его вместе с Клюевым. Он показался мне мальчиком 15–17 лет. Кудрявенький и светлый, в голубой рубашке, в поддевке и сапогах с набором, он очень напомнил слащавенькие открытки Самокиш-Судковской, изображавшей боярских детей, всех с одним и тем же лицом… Есенин вызвал у меня неяркое впечатление скромного и несколько растерявшегося мальчика, который сам чувствует, что не место ему в огромном Петербурге…

Через шесть-семь лет я увидел Есенина в Берлине, в квартире А.Н. Толстого. От кудрявого, игрушечного мальчика остались только очень ясные глаза, да и они как будто выгорели на каком-то слишком ярком солнце. Беспокойный взгляд их скользил по лицам людей изменчиво, то вызывающе и пренебрежительно, то, вдруг, неуверенно, смущенно и недоверчиво. Мне показалось, что в общем он настроен недружелюбно к людям. И было видно, что он – человек пьющий», – вспоминал М. Горький. Я не знаю, были ли такие великолепные описания вида и состояния героя в сценарии, но в фильме я таких контрастных красок не увидел. Кстати, сцена поездки с Горьким в Луна-парк в Берлине в 1922 году отличается от воспоминаний самого Горького.

– Yes! Да! Луна-парк! Карашо! – Дункан стала нежно обнимать и целовать мужчин.

– При мне не смей! – сильно шлепнул Есенин Асейдору по голой спине и, спохватившись, неестественно рассмеялся. – Так по В. Безрукову.

– Когда одевались в прихожей, Дункан стала нежно целовать мужчин.

– Очень хороши рошен, – растроганно говорила она. – Такой – ух! Не бывает…

Есенин грубо разыграл сцену ревности, шлепнул ее ладонью по спине, закричал:

– Не смей целовать чужих!