Русский лабиринт (сборник)

– К слову сказать, бывает с точностью до наоборот, – подхватил врач, – помню, у нас случай был. Я еще хирургом работал в районной больнице. Один майор решил свести счеты с жизнью, ну, жена бросила, со службы уволили и все такое. Он встал на перила балкона пятого этажа, накинул на шею петлю, привязав веревку к тем же перилам, достал табельный «Макаров» и пустил себе пулю в висок. Так вот, пуля прошла вскользь, наверное, рука дрогнула, он свалился с балкона, веревка порвалась, а он упал на ветки дерева, растущего под его окном. Его к нам привезли с переломом всего двух ребер, ну и ожогом эпителия височной доли. Видно, не судьба ему была помереть.

– Вы вот о смерти сейчас, – неожиданно раздался хрипловатый голос сверху, – я вам тоже кое-что расскажу.

Все подняли головы, а студент даже вздрогнул. Пенсионер, о существовании которого все уже, кажется, забыли, кряхтя, слез со своей полки. Студент пододвинулся к окну, пенсионер положил руки на столик. Руки были старческие, с проступающими узлами вен и пигментными пятнами на сморщенной коже. Доктор потянулся было к бутылке, но пенсионер покачал головой. Не налив никому, хирург поставил бутылку на место.

– После войны я был мальчишкой, десятилетним пацаном. Все на фронт мечтали попасть, хоть немного фрицам кровь попускать, да наше поколение не успело уже. Поэтому в войну играли с утра до вечера. Школу прогуливали частенько. Но не в этом суть.

Пенсионер тронул себя за тощее горло, ощупывая острый кадык, хищно выпиравший из-под дряхлой желтой кожи.

– Все пацаны были одинаковые, только я отличался, причем с их точки зрения – в худшую сторону. Дело в том, что я знал немецкий – мой батя был до войны переводчиком с немецкого, потом учителем в школе, где и я потом учился. Ну, конечно, меня с детства учил, так что я шпрехал для своих десяти лет очень и очень сносно.

Старик опять потрогал горло. Все внимательно слушали.

– И вот один раз, когда опять делились в игре на Красную армию и фашистов – а фашистами, как вы понимаете, никто быть не хотел, назначали самых слабых и малознакомых ребятишек, – один местный заводила, до сих пор помню, как звали – Васей, предложил, чтобы я был Гитлером. Ну, раз немецкий язык, то уж, точно, фашист, а поскольку еще и батя немецкий знал, то уж, точно, Гитлер. А то, что отец «Славу» за разведку имел, это никого не интересовало. Ну, а Вася – конечно, Сталиным себя назначил… Усы себе пробкой жженой нарисовал – во всю морду. Сталин, в общем.

Ну и начали. То мы, фашисты, наступаем, то Красная армия. Камнями из окопов друг в друга кидались, досками, палками, что под руку попадало. Разведка даже была с каждой стороны – все по-взрослому. Ну вот и подбил Васе камнем глаз кто-то из нашего окопа. Тот захныкал вроде поначалу, ну а потом озверел. Поднял своих красноармейцев и в атаку на наш окоп попер. Ну дальше – рукопашная пошла, тоже всамделишная, без штыков разве. Кому охота битым быть – вот и отбивались, стиснув зубы. Я еще потом вспомнил – молча бились, без крика, без воя, так насмерть обычно бьются. Ну разбили нас, понятно. Так всегда и бывало – во фрицы же самых щуплых записывали. Ну разбили и разбили, разошлись бы по домам, как обычно. Но тогда Васю – «Сталина» чего-то уж серьезно заклинило. Разогнали они пацанов, которые за фрицев дрались, а меня связали и решили надо мной Нюрнбергский трибунал учинить.

Рука пенсионера опять нашла горло. Старик обвел аудиторию выцветшими голубыми глазами, будто убеждаясь, что его рассказ никому не наскучил. Все смотрели с вниманием, студент даже рот приоткрыл.

– Ну так вот. Трибунал назначил, конечно, сам Вася – кого Жуковым, кого Вышинским, ну и так далее. Лежу я связанным посреди всей этой кодлы, они костер развели и расселись вокруг меня, как каннибалы вокруг добычи. Долго не говорили, порешили меня как главного военного преступника повесить.

– В шутку, что ли? – не выдержал студент.