Русский характер(Рассказы, очерки, статьи)

В последние дни гитлеровцы сдавались в плен не поодиночке, не десятками, а сотнями и тысячами, не взводами и ротами, а батальонами и полками. В колоннах пленных шли солдаты и офицеры отборных дивизий гитлеровской армии, отрядов штурмовых саперов. Два с лишним месяца они отчаянно сопротивлялись. Завоеватели Европы пожрали в Сталинградском окружении лошадей кошек, собак, пока не поняли, что если не сдадутся — погибнут.

Пленные вяло шагали, подняв воротники серо-зеленых шинелей, пряча в них от леденящего сердце ветра обмороженные носы и уши. Они последний раз шли по улицам Сталинграда, и сурово смотрел сожженный город в глаза своим убийцам, виновникам неисчислимых бед и страданий.

Разве забудет кто-нибудь из нас, что сделали фашисты в Сталинграде в августе, сентябре, октябре? Разве забудутся варварские бомбардировки с воздуха, страшные пожары и разрушения, страдания женщин, детей и стариков, неописуемые муки сталинградских горожан, оставшихся без крова и мерзнувших неделями в оврагах, в землянках, в баржах и лодках на берегу Волги?!

А расстрел госпитального парохода у Латошинки в августе? На пароходе находились семьсот пассажиров — сталинградских женщин и детей, эвакуированных из города. Когда пароход подошел к Латошинке, гитлеровцы обстреляли его из пулеметов зажигательными пулями. Пароход загорелся. Женщины и дети бросились в воду. Многие утонули, других пули настигли в воде. А фашистские лагеря смерти в Садовой и Алексеевке, в которых мученически погибло несколько тысяч советских людей, — разве можно забыть и простить это?!

Но великодушно русское сердце. Два часа назад наши бойцы штурмовали последний оплот неприятеля в центре города, штурмовали яростно, свирепо, а сейчас многие из них мирно разговаривают на улицах с пленными, угощают их махоркой, делятся хлебом…

А пленных с каждым часом все больше и больше. Только одна дивизия полковника Сафиуллина захватила сегодня две с лишним тысячи пленных, среди них много офицеров. Штаб 6-й армии Паулюса за несколько дней до капитуляции сформировал офицерский батальон, и вчерашние жестокие бои дивизии Сафиуллина во многом объяснялись яростным упорством этого офицерского батальона, которое можно назвать упорством отчаяния.

В числе пленных — штабные командиры германской дивизии во главе с генералом фон Шлеммером. Он второй по счету неприятельский генерал, захваченный сегодня в плен дивизией Сафиуллина.

Мы приехали в штаб дивизии в тот момент, когда полковник Сафиуллин вел разговор с седым, старым генералом Шлеммером. Пленный генерал пил чай и горько вздыхал, жаловался на свою судьбу:

— Мне почти шестьдесят лет. Сорок лет я состоял на службе в германской армии, но такого поражения еще не видел.

— Сколько же у вас в дивизии было солдат? — спрашивает Сафиуллин.

— Восемь тысяч, — отвечает фон Шлеммер.

— Восемь тысяч? — удивленно переспрашивает Сафиуллин. — Мы считали, что у вас меньше…

— Вы считали правильно, — говорит фон Шлеммер, — но за несколько дней перед окружением дивизия получила солидное пополнение, и ваши разведчики, вероятно, еще не успели внести исправления в свои сведения.

— Мы взяли в плен четыре с половиной тысячи ваших солдат и офицеров, — говорит Сафиуллин. — А убито у вас, видимо, тысячи три, так, генерал?

Седой гитлеровский генерал с несколькими орденами на груди в ответ заплакал и сказал:

— Как пережить такой позор?

Майор Токарев, начальник связи, был во главе парламентеров, ходивших в штаб противника. Я попросил его рассказать, как сдавались немцы в плен.

— Вечером в один из наших батальонов явились три неприятельских солдата и один офицер, — рассказал майор Токарев. — Парламентеры заявили, что командир дивизии фон Драммер прислал их узнать условия капитуляции. Парламентеров направили в штаб дивизии, и Сафиуллин выделил делегацию, в которую вошли я, капитан Волощук и старший лейтенант Быховский, хорошо владеющий немецким языком.

На машине делегация добралась до переднего края. Отсюда немцы повели парламентеров в штаб своей дивизии на Дар-гору. Штаб дивизии помещался в деревянном домике, битком набитом офицерами.

Командир этой дивизии седой, высокий немец в полушубке и в ушанке сидел за столом. Мы вежливо откозыряли.

Генерал поднялся со стула и, поклонившись, протянул руку.

Сели. Генерал вынул сигареты, мы открыли свои портсигары.

Я сказал генералу, что от имени советского командования прибыл предъявить условия сдачи его дивизии в плен.

— Первое наше условие: немедленно всем офицерам сдать оружие. Ваше личное оружие можете оставить при себе — пистолет и кортик. Оставляем вам также денщика.

Генерал наклонил голову в знак благодарности и затем протянул мне свой пистолет. Офицеры по очереди подходили ко мне и клали на стол свои пистолеты и кортики.

— Второе условие: предлагаю отдать приказание частям, с которыми вы имеете связь, чтобы они немедленно сложили оружие.

Минуту генерал колебался, и вдруг начальник штаба, коренастый, сорокалетний полковник заплакал. Глядя на него, генерал тоже заплакал. Охватил руками голову и, качая ею, говорил: