Русский Фауст

Быстрее забудет. В кармане я нашел несколько десятитысячных и три из них протянул старику: - Это тебе, дед Василий, гуманитарная помощь. Я вот только встретить тебя никак не мог, передать. Да тут еще в командировку съездить пришлось.

- Куда? - старик в знак благодарности проявил интерес.

- В Америку.

- Ну и как?

- Америка- она и в Африке Америка.- И пошел поскорее, опустив лицо.

Лену я дома не застал и долго сидел на подоконнике в подъезде. Она вернулась под вечер и ни о чем не спрашивала. Больше рассказывала о себе. О своей работе в другой школе. Кормила меня пирожками с картошкой и поила чаем. Честное слово, мне тогда захотелось сидеть на этой маленькой кухонке до конца жизни и слушать ее.

Только какая-то незавершенность в душе мешала этому временному успокоению.

Несколько дней я прожил у Лены и даже не заходил домой. Дней пять я хотел предложить ей выйти за меня замуж, но непривычная тревога на душе останавливала меня. Такого чувства столь длительное время я не испытывал никогда. Порой я готов был биться сам с собой об заклад, что за мной кто-то неотступно следит, дышит в спину, и с этим дыханием в мое сознание проникает тревога, мнительное и болезненное беспокойство. С каждым днем ощущения эти обострялись, превращая меня в сжатую -пружину.

В один из вечеров мы вышли на балкон.

В чернильницу апрельских сумерек капнули луны.

Никогда еще полнолуние не производило на меня столь удручающее впечатление. Холодный свет проникал даже под сомкнутые веки и мертвил душу.

В эту ночь заболел Андрей.

Жена Андрея позвонила утром.

- Никогда не болел, а тут вдруг сразу - сердце. Его в кардиоцентр увезли, - с порога сказала она мне. В голосе ее одновременно звучали и обида на судьбу и какое-то высшее смирение.

Так начали сбываться обещания Билла.

- Андрей просил передать вот это. - В руках у меня оказались местные и центральные газеты за последнюю неделю.- Он последние дни ждал твоего звонка, ждал, что ты зайдешь, сам звонил тебе. А ленин телефон ему только вчера Иван сказал...

Газеты, собранные Андреем, я просматривал в троллейбусе по дороге в больницу. В первой же из них бросилась в глаза фотография Бжезинского. Где-то за его спиной угадывалось нерезкое, размытое лицо Гражины (контора пишет!). Заголовок крупнокалиберно обещал:

"Работа для российских девушек за рубежом - обыденная реальность". Принцип приема заявок показался мне знакомым: данные заносились в компьютер, якобы для создания банка данных и систематизации. За этим, очень знакомым мне компьютером, и сидела Гражина.

От "абитуриенток" требовалось немногое: большое желание и отсутствие мужа. Тут же - интервью с "удачливыми" горожанками: фотомодель "Пентхауза", официантка ночного стрип-бара, продавщица киоска на российском теплоходе, зафрахтованном иностранной турфирмой и даже представительница русского секса по телефону в Бельгии. "Молодые бельгийцы шумно занимаются онанизмом, когда слышат мой голос..." - хвасталась она.

Над всем этим чувствовалась рука пронырливого шоумэна.

В другой газете сообщалось об открытии в областном центре филиала немецкой фирмы "Моторы Крупна", разумеется, прилагалось интервью с директором Адольфом фон Тойфелем. Фотографии, к сожалению, не было. Зато под именем Тойфеля рукой Андрея было подписано: Сэм Дэвилз сотоварищи.

В третьей газете сообщалось о приезде в город нового проповедника-целителя. На этот раз из Финляндии.

Так или иначе, в любой из собранных Андреем газет я наталкивался на следы или прямое явление "Америкэн перпетум мобиле". И, наконец, "Московские новости", которые оказались последней газетой в пачке, с прискорбием сообщили о закрытии нескольких филиалов крупнейшей американской компании "Америкэн перпетум мобиле", "проводившей на территории России широкую исследовательскую и благотворительную деятельность". Я не склонен был связывать это с нашим пребыванием в Темпом Дворце, может, разве что с действием ПЭВД. Газетчики объясняли все просто: наше правительство не создало режим максимального благоприятствования. Я же для себя решил, что компания Дэвилза достаточно засветилась и теперь должна была появиться в тысяче городов под тысячей новых названий.

К Андрею меня просто-напросто не пустили. Пришлось употребить всяческие хитрости и заговаривать зубы дежурившим на этаже медсестрам. Он лежал в серой четырехместной палате, напичканой обшарпанными приборами времен расцвета СЭВ. К руке его тянулась капельница. Серость в палату добавляло окно, за которым висели облака, похожие на грязную, небрежно надерганную вату.

- Ну наконец-то, - сказал Андрей, увидев меня на пороге палаты, - я уж думал, ты устроился в какую-нибудь вновь открытую корпорейшен и трудишься без выходных.

- Лучше скажи, как ты?

- Да прижало чуть-чуть. Неприятно, конечно, но и в этом есть свои преимущества: раньше я только знал, где находится сердце, а теперь, вот, даже чувствую. В вечные двигатели, правда, мой мотор не годится, хотя он и пламенный.

- Разве инфаркт в тридцать лет бывает?