Русский Фауст

Это было похоже на несколько снов. Они наслаивались друг на друга. Некоторые из них бессмысленные и непродолжительные даже не отметились в памяти. Они замысловато переплетались с искаженной реальностью, и заставляли нас играть роль вынужденных героев, подчиненных навязываемому свыше сюжету.

Вы когда-нибудь убивали во сне? Во сне вообще легче побеждать, а если нет подходящей оправдательной ситуации, то утром никто не спросит с Вас за совершенный (возможно пугающий даже Вас) поступок. Я пока что не знаю, спросится ли за совершенное зло во сне на Высшем Суде. Но бывает и по-другому: в Вашем сне царит вопиющая несправедливость, сон переполнен насилием против Вас и Ваших близких - самое время проявить ответную жестокость, совершить геройский поступок, но руки и ноги Вас не слушаются. Вы большой кусок ваты, нс способный даже закричать. Вы можете только смотреть и чувствовать подающее с ужасающей высоты сердце. От такого падения можно вскрикнуть во сне, можно разметать вокруг себя постель, можно проснуться в холодном поту, можно вообще не проснуться.

Андрей никогда не рассказывал мне, что видел и чувствовал он. А я ему рассказать не успел. Уже после, когда мы вернулись, он вдруг ни с того ни с сего спросил:

- Тебе Ленина жалко?

- Ты о чем? - удивился я.

- Я, как и все советские дети, в детстве любил дедушку Ленина, а когда узнал, что он нигде не похоронен, а лежит в мавзолее, мне стало его жалко. Я тогда думал, что если человек не похоронен, то его душа не находит себе покоя, ее ни в рай ни в ад не берут. Она обречена на полное одиночество. Жутко она при этом мучается и не дает никому покоя. Теперь я знаю, что так оно и есть. Оказывается, антихристов много. Они стоят в длинную очередь у дверей в человеческую историю, чтобы потом занять свое место в огненном озере. Антихрист - имя собирательное. Они приходят по одному и целыми орденами, приходят и уходят в самое глубокое небытие. А за ними вереница несчастных носителей зла, околдованных или золотом или новой идеей осуществлением царства божиего на земле. Мы не можем охватить разумом Вечность, они не хотят знать, что она есть... - так он говорил долго, а закончил также неожиданно, как и начал. - Крестился бы ты, Серега!

В моих видениях Ленина не было. Но "персонажей" было предостаточно.

Сначала пронеслись, как порывы ветра, какие-то смутные воспоминания. Откуда-то из далекого, теперь уже туманного детства. Потом картины становились ярче, и, наконец, на меня опрокинулся совсем другой день из другого времени, из другой жизни. Он, как всплеск от брошенного в воду камня, произвел десятки, сотни брызг, и в тысяче зеркал промелькнули тысяча отражений этого дня, но в каждом по-разному. Они промелькнули, но миг этот выражался понятием вечности и мог совсем не кончиться. И я мог навсегда остаться^одном из этих зеркал, сделай я хотя бы один неверный шаг по направлению к соответствующей реальности. И каждый новый шаг вырывал кусок, часть времени из каких-то других жизней и эпох, причудливо переплетая их вокруг моего, выросшего до астрономических размеров Я.

На лестнице, ведущей к капищу, медленная процессия - седые бесчувственные жрецы ведут юных пленников и пленниц. Еще несколько шагов и, под завывание этих идолопоклонников на каменной наковальне жертвенника будет биться чье-то молодое сердце. А я - вождь или царь - сижу на золоченом троне, утопая в драгоценных одеждах, в окружении бесстрашных воинов, нетерпеливо поглаживающих рукоятки мечей, среди замерших у трона невольниц, готовых по первому моему зову отдать мне не только тело, но и душу, потому что я для них живой бог. Я, имеющий власть над народами, над законами и беззакониями, даже если захочу - не смогу остановить кривой нож жреца. Не смогу, потому что боюсь даже захотеть этого. И когда ударят барабаны, мое сердце сожмется также, как сердца обреченных невольников, и мне будет казаться, что это мое сердце берет сморщенными жилистыми руками жрец и бережно кладет его в центр жертвенника, то выкрикивая, то несвязно бормоча только ему одному понятное заклинания. Лицо мое останется каменным, и когда-нибудь вместе с ним окаменеет сердце.

Сидя на троне, я вспомнил, как плакала на маленькой кухне в моей квартире Лена. Мальчик из "Снежной королевы"? Может быть, именно так попадают в наши сердца маленькие льдинки. Через бесчувственный к чужой боли глаз - и обращают его в лед и камень, в мешок для перекачки холодной крови.

В один из дней, в одном из отражений я был именитым чекистом. Или был в его теле. Был в его сознании?

Сидя за столом, я небрежно решал человеческие судьбы, уподобляясь самовлюбленному божку, который и сам завтра может быть разбит вдребезги, как античная скульптура от удара варвара. Передо мной списки заложников: от офицеров до гимназистов, которых через несколько часов расстреляют. И что мне стоит пожалеть "буржуазных" мальцов, вычеркнуть их из черного списка по причине абсолютной невиновности? Но рука моя даже не дрогнет для этого движения. Ей не позволяет "классовое" сознание.