Русский диптих

Берия вяло предложил расстрелять Шепилова, но всем было понятно, что это уже ничего не изменит. Да и опять же – а как отреагирует на это Сталин, когда придет в себя?

В общем, Шепилова отправили обратно. А сами сели думать.

* * *

Вечером пришел Штормовой.

– Ну, что? – спросил он, входя в квартиру и снимая пальто.

– Отпустили, – смущенно-виновато-радостно ответил Левенбук.

– Жениться тебе надо.

Этот неожиданный вывод заставил Левенбука растерянно замолчать. Совет жениться звучал в данном контексте дико – как будто Штормовой хотел сказать: вот женился бы, тогда бы не отпустили.

– А что это изменит? – выдавил Левенбук после паузы.

– Ничего, – как будто удивившись наивности вопроса Левенбука, ответил Штормовой.

Левенбук хотел спросить, зачем же ему тогда жениться, но стало лень.

– Ну, это я так, к слову, – сказал Штормовой, проходя на кухню. – А что спрашивали?

– Да, как и предполагал, все по поводу Гуревича и компании.

– Ну, ты им все рассказал?

– А куда было деваться?

– Ну и правильно. Я тебе давно говорил, зря ты с ними якшаешься.

– Что значит “якшаюсь”?! – возмутился Левенбук. – Я с ними общаюсь! Они – мои друзья!

– Какие же они друзья, если ты на них показания дал?

Левенбука эта постановка вопроса смутила, потому что Штормовой употребил слово “дружба” в каком-то его древнем, давно умершем значении. Сейчас “дружба” значила кучу разных вещей и только в последнюю очередь готовность умереть за друга в застенках Лубянки.

– Да шучу я, шучу, – успокоил Левенбука Штормовой, ставя на стол принесенную с собой бутылку водки. – Все всем и так понятно. А я и не сомневался, что тебя отпустит. Когда ты мне позвонил, я даже не удивился.

– С чего это? – хмыкнул Левенбук: ему была неприятна уверенность Штормового. Задним умом, как говорится, все крепки.

– Ну, тебя по поводу “пзхфчщ” дергали?

– Ну да.

– А я тебе сразу сказал, галочку поставят и отпустят.

– Так это, может, после меня так и будет, – усмехнулся Левенбук. – Это ж я следователю и посоветовал так поступать. Он-то сам не знал, что с этим “пзхфчщ” делать.

– Хвалю! Значит, двинул мою идею в массы.

– Ага. Только я теперь первый “пзхфчщ”.

– Это плохо, – покачал головой Штормовой и разлил водку по рюмкам.

– Почему? – насторожился Левенбук.

– Первый – он всегда вроде животного для эксперимента. На нем проверяют реакцию. Сейчас тебя отпустили. Потом посмотрят, что будет. Потом решат сослать и тоже посмотрят. А потом расстреляют и снова сядут смотреть.

– Может быть, – вздохнул Левенбук, начиная чувствовать себя подопытной крысой, которую пометили невидимым раствором и отпустили в привычную среду обитания. – Но у меня, знаешь ли, как-то выбор был невелик.

– Тогда выпьем за твое чудесное возвращение и за “пзхфчщ”, которым ты, возможно, спас многие жизни. В том числе и этих придурков, Гуревича и прочих.

– Чего это они “придурки”? – снова обиделся Левенбук и демонстративно поставил рюмку на место.

– Да потому что. Ты у Гуревича что-нибудь читал?

– Читал, конечно.

– У него в каждой повести один персонаж обязательно усатый.

– Ну и что?

– Это как посмотреть, – прищурился Штормовой. – Он как будто нарочно эту деталь подчеркивает: “усмехнулся в усы”, “погладил усы”, “фыркнул в усы”. А главное, что все эти персонажи у него отрицательные. А у нас усатым может быть только один человек. Понимаешь, куда твой Гуревич клонит?

Левенбук понимал, но не был уверен, что Гуревич это делает намеренно.

“Теперь и усы уже не просто усы”, – печально подумал он.

– Ему сто раз говорили “выкиньте вы эти усы”, а он на принцип пошел. Ну, пошел и пошел. Туда ему и дорога. В мир принципов и вечной мерзлоты.

Штормовой звякнул своей рюмкой об рюмку Левенбука и выпил.

– В мир принципов и вечной мерзлоты, где я уже не я, а ты не ты, – сказал он после паузы и рассмеялся, радуясь мудрому экспромту.

– А что ж теперь со всеми нами будет? – спросил Левенбук и опрокинул свою порцию.

– Которые “пзхфчщ”? Я думаю, ничего хорошего.

– То есть?

– То есть ничего хорошего и ничего плохого. Вообще ничего. Что в наше время означает хорошо.

Изящный изгиб логики, в которой “хорошо” и “плохо” сливались в единое “ничего”, давая в результате “хорошо”, порадовал Левенбука, и он разлил водку по опустевшим рюмкам.

– Значит, за “ничего”?

– За “ничего”, – согласился Штормовой.

* * *

Не успел не верящий своему счастью Левенбук покинуть казематы Лубянки, как на стол заместителю Берии уже легло левенбуковское предложение по решению вопроса с “пзхфчщ”. Конечно, фамилия Левенбука в документе не упоминалась – всю ответственность на себя взял Колокольцев. Очень волновался, переживал, но понимал, что узел надо рубить. На следующий день Колокольцева вызвали наверх и… объявили благодарность. За инициативу на местах.