На самом деле слухи о могуществе «закулисы» сильно преувеличены. Было бы, конечно, совершенно неверным отрицать роль разных закрытых структур (того же самого масонства). Но и перебарщивать тут не надо. Более того, налицо ведь тот факт, что Октябрьская революция сорвала планы «закулисы» и ее западных центров. Даже и в дореволюционной России иностранный капитал занимал мощнейшие позиции. (Об этом постоянно писали тогдашние монархисты, весьма далекие от благостного идеализаторства дореволюционной России, присущего монархистам нынешним.) Однако же в красной России частный капитал национализировали и тем самым резко ограничили влияние на нее извне. Кое-кто, конечно, успел пограбить, пользуясь связями (через международные каналы) с некоторыми вождями большевизма. Но потом и эту «малину» свернули. Ленин, безусловно, не был агентом «закулисы», он создавал свою, собственную «закулису» – красную, коминтерновскую.
Миф жертвы чреват страшной мыслью о том, что в 1917 году Россия умерла, исчезла с поверхности земного шара, уступив безбожной и антинациональной «Совдепии». Об этом стали говорить уже сразу же после октябрьского переворота. Хотя до этого царила какая-то странная эйфория, связанная с переворотом февральским. Между тем именно Февраль породил Октябрь, так что логичнее было бы начать плакаться сразу же после отречения Государя.
Сегодня утверждение о том, что Россия погибла, также в ходу. Вот, например, что пишет о. Лев Лебедев: «Русский народ был (в ходе второй мировой. –
А вот мнение игумена Петра (Мещеринова):
«…на самом деле большевизм Россию – ни больше ни меньше – стер с лица земли. […] Россия как цивилизация и христианская культура, как живая преемственная традиция, закончила свое существование. Мы живем в совсем другой стране. Само слово «Россия», которое мы употребляем сейчас, является не синонимом исторической России, а абсолютным антонимом… В России не осталось народа, вместо него – атомизированное население и паразитирующая на нем верхушка, плоть от плоти этого населения. Русская нация уже умерла духовно и нравственно, и вслед за этим умирает физически. Спасти – уже не народ, а отдельных, частных людей, не желающих гибнуть, – может только коренной перелом в общественном мировоззрении».
Что ж, тут все логично. Предельным выражением «объектности» является смерть. Труп – идеальный объект. Поэтому миф жертвы неизбежно ведет к некропатриотизму, а он сводится к ритуальному плачу по «погубленной России». И сама Россия здесь просто-напросто лишена будущего, ведь какое земное будущее может быть у трупа?
Откуда все это? Дыма без огня не бывает. В 1917 году Россия действительно столкнулась лицом к лицу со смертью. Можно даже сказать – пережила клиническую смерть. Но она выбралась из бездны и стала залечивать раны. Многие же люди так и остались поражены произошедшим. Они стали воспринимать свою нацию и себя как «живых мертвецов». Просто наиболее продвинутые ретрансляторы мифа жертвы это осознают, а менее продвинутые склонны рассуждать о живом объекте, который еще может что-то сделать сам. Кстати, отсюда – из некропатриотизма – и вырастает коллаборационизм. В свое время многие плакальщики по России задумались: «А зачем церемониться с коллективным трупом? Надо мстить убийцам и создавать принципиально новое». И пошли под иностранные знамена, воевать за Гитлера.
«Россия погибла» – именно этот вывод и подвиг многих ультраправых националистов думать о создании новой нации на осколках «погибнувшей». Отсюда и проекты создания «Республики Залесья», «Ингерманландии» и прочее творчество «русских сепаратистов», которые вчера еще были убежденными сторонниками Великой Русской Империи.
К слову, становится более понятен яростный антисоветизм некоторых нынешних «белых борцов». Если Россия не погибла, то она так или иначе сохранила себя в формате советизма. А признать это им онтологически сложно. Именно в этом одна из причин яростных атак на советизм, а отрицание марксизма (совершенно верное в основе своей) – здесь дело второе, если только не десятое.