Русская жизнь-цитаты 7-14.09.2024

Любой книгожор знает это алчное чувство, охватывающее над прилавком: эту взял, и эту, и ту еще, и вот здравый смысл уже тащит к кассе, а невесть откуда вдруг выросшая третья рука за твоей спиной нашаривает, буквально вслепую, что-нибудь на закуску. Как раз сейчас читаю такую закуску, схваченную в "Подписных изданиях", дай им бог здоровья и финансово состоятельных покупателей с пятью или даже шестью руками. Ну ладно, лукавлю - красного графа я очень люблю, до сих пор "Петра" перечитываю, в некоторых местах блаженно улыбаясь от кайфа, и цитировать могу как "Трех мушкетеров" (было бы с кем), так что "Играть самого себя" Алексея Варламова оказалась как нельзя более кстати. Книжка отличная, особенно нравится тем, что Варламов так удачно сформулировал: "Я не любил своего героя, когда начал писать эту книгу. Я знал, что его происхождение темно, что он ловкий перебежчик, предавший высокие идеалы русской эмиграции и ставший одним из самых ярких идеологов советского режима. Я готовился разоблачить и осудить его… Но Алексей Толстой меня победил..." Едва прочла эту аннотацию, уже стало интересно. Всегда интересно, когда краски не две и не три, а весь спектр. Тем более что под дальнейшим панегирическим пассажем автора на задней обложке скупо значится "Содержит нецензурную брань". Что как бы намекает о не только о высказанном, но и на всякий пожарный скрытом. Я, конечно, шучу, но учитывая, как сейчас отзывается биография "вернувшегося уехавшего", со всеми его проклятиями, сложностями обустройства, беспокойством за семью, разговорами о судьбах родины, финансовым уныньем, метаниями и наконец обратным билетом, - нецензурная брань в голове колотится неоднократно. Многое из толстовского наследия перечитываешь сейчас совсем другими глазами, нежели даже лет десять назад. Например его открытое письмо Николаю Васильевичу Чайковскому, в котором он объясняет свое решение о возвращении. "...Мне представились только три пути к одной цели — сохранению и утверждению русской государственности. (Я не говорю — для свержения большевиков, потому что: 1) момент их свержения теперь уже не синоним выздоровления России от тяжкой болезни, 2) никто мне не может указать ту реальную силу, которая могла бы их свергнуть, 3) если бы такая сила нашлась, всё же я не уверен — захочет ли население в России свержения большевиков с тем, чтобы их заменили приходящие извне.) Первый путь: собрать армию из иностранцев, придать к ним остатки разбитых белых армий, вторгнуться.. в пределы России и начать воевать с красными. Пойти на такое дело можно, только сказав себе: кровь убитых и замученных русских людей я беру на свою совесть. В моей совести нет достаточной ёмкости, чтобы вмещать в себя чужую кровь. Второй путь: брать большевиков измором, прикармливая, однако, особенно голодающих. Путь этот так же чреват: 1) увеличением смертности в России, 2) уменьшением сопротивляемости России, как государства. Но твёрдой уверенности именно в том, что большевистское правительство, охраняемое отборнейшими войсками, и как всякое правительство, живущее в лучших условиях, чем рядовой обыватель, будет взято измором раньше, чем выморится население в России, — этой уверенности у меня нет. Третий путь: признать реальность существования в России правительства, называемого большевистским, признать, что никакого другого правительства ни в России, ни вне России — нет. (Признать это так же, как признать, что за окном свирепая буря, хотя и хочется, стоя у окна, думать, что — майский день.) Признав, делать всё, чтобы помочь последнему фазису русской революции пойти в сторону обогащения русской жизни, в сторону извлечения из революции всего доброго и справедливого и утверждения этого добра, в сторону уничтожения всего злого и несправедливого, принесённого той же революцией, и, наконец, в сторону укрепления нашей великодержавности. Я выбираю этот третий путь. Есть ещё четвертый путь, даже и не путь, а путишко: недавно приехал из Парижа молодой писатель и прямо с вокзала пришёл ко мне. «Ну как, — скоро, видимо, конец, — сказал он мне, и в его заблестевших глазах скользнул знакомый призрачный огонёк парижского сумасшествия. — У нас (то есть в Париже) говорят, что скоро большевикам конец». Я стал говорить ему приблизительно о тех же трёх путях. Он сморщился, как от дурного запаха. — С большевиками я не примирюсь никогда. — А если их признают? — Герцен же сидел пятнадцать лет за границей. И я буду ждать, когда они падут, но в Россию не вернусь. <...> Четвертый путь, разумеется, — безопасный, чистоплотный, тихий, — но это, к сожалению, в наше время путь устрицы, не человека. Герцен жил не в изгнании, а в мире, а нам — лезть в подвал. Живьём в подвал — нет! Итак, Николай Васильевич, я выбрал третий путь. Мне говорят: я соглашаюсь с убийцами. Да, не легко мне было встать на этот, третий путь. За большевиками в прошлом террор. Война и террор в прошлом. Чтобы их не было в будущем — это уже зависит от нашей общей воли к тому, чтобы с войной и террором покончить навсегда... Я бы очень хотел, чтобы у власти сидели люди, которым нельзя было бы сказать: вы убили. Но для того, предположим, чтобы посадить этих незапятнанных людей, нужно опять-таки начать с убийств, с войны, с вымаривания голодом и прочее. Порочный круг. И опять я повторяю: я не могу сказать, — я невинен в лившейся русской крови, я чист, на моей совести нет пятен... Все, мы все, скопом, соборно виноваты во всём совершившемся. И совесть меня зовёт не лезть в подвал, а ехать в Россию и хоть гвоздик свой собственный, но вколотить в истрёпанный бурями русский корабль". Конец цитаты. И хотя нам отсюда сейчас хорошо видно, где Толстой лукавит, где просто цинично врет, пусть даже себе, а где и представить не может, насколько ошибается, особенно о терроре в прошлом, - но дураком его точно не назовешь.