Русская жизнь-цитаты 21-31.10.2021

Как на юге? Какими путями может пойти транзит власти — Фонд Либеральная Миссия,"Как и в трех странах юга Европы в середине 1970-х, в сегодняшней России речь идет о консервативном авторитарном режиме с весьма заметной силовой составляющей (хоть и не об открытой военной диктатуре, как в Греции), персоналистском по характеру, антилиберальном, умеренно националистическом[22] и ностальгически-имперском по идеологическим ориентирам. Нетрудно представить себе Владимира Путина, произносящего, к примеру, следующее: «Мы противостоим… всему тому, что может посеять раздоры в семье, низвести её значение до минимума или разрушить. Мы против классовой борьбы, безверия и нелояльности к собственной стране; против материалистического восприятия жизни и превосходства силы над правдой»[23]. (Это заявление Салазара, сделанное в 1939 г.).  Несмотря на патриотическую риторику, суть подобного рода режимов – в концентрации власти и собственности в руках узкого круга «приближенных к телу» чиновников и аффилированных с правящей элитой предпринимателей. Поэтому кризис такого режима означает в первую очередь появление запроса на плюрализм, возможность большей реализации экономических и политических интересов различных групп, как внутри правящей элиты, которая практически никогда не бывает однородной, так и более широко – в обществе в целом. Ответ на данный запрос может быть разным. Так, генерал Пападопулос, сознавая узость социальной базы греческого военного режима, попытался провести ограниченную либерализацию, но лишь спровоцировал выступление своих более консервативных «однокашников по Эвелпидону».  Необычность поведения Пападопулоса заключалась в том, что он сам начал процесс либерализации, утверждая, что «революция», каковой он считал переворот 1967 года, не должна окостеневать и становиться «режимом» (хотя на самом деле это произошло очень быстро – в силу самой природы военной диктатуры). Для режимов более устоявшихся и персоналистских, вроде испанского или португальского, подобный сценарий не характерен: перемены могут начаться даже до падения режима как такового («марселистская весна» в Португалии), но лишь после политического или физического ухода его основателя. Точно так же маловероятной представляется сколько-нибудь серьезная и не вынужденная чрезвычайными обстоятельствами либерализация при Путине: это не соответствует логике режима, который на протяжении последних почти десяти лет, с момента «рокировки Медведев – Путин», развивался в направлении всё большей репрессивности и изоляционизма.  Таким образом, катализатором политического кризиса, предпосылки к которому могут накапливаться еще не один год, скорее всего, станет ситуация, в которой вопрос о преемнике, будоражащий российскую элиту и общество почти непрерывно с 2007 года, превратится из теоретической в остро актуальную проблему.Прошлогоднее принятие поправок к конституции, давших Путину возможность несменяемого правления до 2036 г., показало, что режим практически отказался от поиска решения этого вопроса, отложив дело в долгий ящик. Российского Хуана Карлоса, т.е. несомненного, «институционализированного» преемника, каким стал сам Путин в последние месяцы правления Ельцина, на горизонте не видно. Кандидатов в российские Каэтану, т.е. преемники «по должности» и политическому весу, наоборот, достаточно (Шойгу? Мишустин? Лавров?), но ни один из них не благословлен правителем, что делает знаки вопроса у их фамилий особенно большими.  Другой важной чертой российской ситуации является способ решения режимом проблемы запроса на плюрализм. В политической плоскости она решается за счет поддержания системы электорального авторитаризма. В ее рамках периодически проводится некая процедура под названием «выборы», однако эти выборы, при всем их манипулятивном характере, важны как средство легитимации режима. По наблюдению Григория Голосова, «в России базовые институты поддержания власти настолько слабы и неформальны, что без правдоподобных выборов политика становится игрой без правил, царством полного произвола. А в игре без правил, как известно, возможен любой исход»[24]. Однако при этом режиму нужны гарантии того, что выборы закончатся «так, как надо», т.е. необходимо вовремя выявить и остановить на дальних подступах к власти всех потенциально опасных кандидатов. Любая ошибка тут чревата политическим кризисом – как это произошло в Португалии в 1958 году, когда кандидат в президенты, в прошлом лояльный салазарист Умберту Делгаду вышел из-под контроля и стал популярным оппозиционным лидером. В результате режим был вынужден прибегнуть к грубым подтасовкам результатов голосования: Делгаду приписали лишь 25% голосов, кандидату Салазара, ультраконсервативному адмиралу Америку Томашу – 75%[25].  Поэтому роль парламентских «оппозиционных» партий в РФ (коммунистов, ЛДПР, «Справедливой России») не столь ничтожна, как может показаться: они канализируют запрос на плюрализм. Равно как не лишена смысла предложенная Алексеем Навальным и его сторонниками модель «умного голосования» (УГ), рассчитанная на то, что избранные голосами сторонников внесистемной оппозиции кандидаты оппозиции системной станут маленькими «генералами Делгаду». Однако пока УГ не срабатывает – просто потому, что запрос на реальный политический плюрализм не так высок, как рассчитывает внесистемная оппозиция. Он отчасти удовлетворяется – хотя, судя по протестам сторонников коммунистов после думских выборов в сентябре этого года, всё хуже – в рамках существующей модели электорального авторитаризма.  Этому способствует и специфическая структура российского общества. Для РФ характерна гипертрофированная социально-экономическая роль государства, когда значительная часть тех, кого по уровню и образу жизни можно отнести к среднему классу, работает либо непосредственно в госсекторе, либо в бизнесе, тесно связанном с государственными структурами, предоставляемыми ими заказами и т.д. Такое положение сложилось по меньшей мере к началу прошлого десятилетия и не слишком изменилось до настоящего времени. В целом «нынешняя экономическая ситуация в России, как и существующие в ней „правила игры“, не позволяют значительной части населения решать свои проблемы самостоятельно, без помощи государства»[26]. Здесь и лежат основы «путинской стабильности». В обществе, пронизанном сетью патрон-клиентских связей, главным патроном оказывается государство. Оно, в свою очередь, де-факто приватизировано относительно небольшим правящим кланом, закрепившимся у власти в годы первого президентского срока Путина, и той частью прежних, сложившихся в 90-е годы элит, которая сумела найти с этим кланом modus vivendi и фактически стала его частью.  В этой ситуации распространение какого-либо массового недовольства возможно, видимо, в результате одного из двух прямо противоположных сценариев. Первый – острый экономический кризис, в результате которого государство оказывается не в состоянии не только вести сколько-нибудь удовлетворительную социальную политику (к которой уже сейчас у значительной части населения немало претензий, достаточно вспомнить протесты против пенсионной реформы), но и играть роль «главного патрона» среднего класса. Второй – экономический подъем по типу 2000-х годов, ведущий к росту благосостояния большей части общества, прежде всего среднего класса, и появлению относительно многочисленных социальных групп, выходящих из зависимости от «главного патрона». Они склонны требовать реализации своих социально-политических интересов  и являются наиболее активными носителями запроса на плюрализм. Такая ситуация уже возникала в России в 2011-12 гг., когда в крупных городах прошли небывало массовые акции протеста. Невозможно предугадать, будет ли реализован один из этих сценариев в обозримом будущем, однако серьезные политические последствия он получит, только если совпадет со сменой правителя и практически неизбежными в этом случае трениями между различными группировками правящей элиты. В таком случае от этих группировок будет в значительной мере зависеть, пойдет ли демократизация по пути «пакта элит» или «русского Майдана».  Важное значение в период возможного политического кризиса – в качестве его триггера или катализатора – могут, как в случае с Грецией и Португалией, иметь внешние факторы. Во-первых, в России существует своеобразная историческая традиция, согласно которой наиболее радикальные внутриполитические перемены были тесно связаны с внешними потрясениями. Так случилось в 1850-60-е гг. после поражения в Крымской войне, в 1917 г. в разгар складывавшейся не слишком удачно Первой мировой, на исходе 1980-х после опять-таки неудачной войны в Афганистане. Во-вторых, сегодня РФ почти по всему периметру окружена зонами нестабильности и конфликтов, в ряд из которых она непосредственно вовлечена (Крым и восток Украины, Абхазия и Южная Осетия, Нагорный Карабах). Обострение одного из этих конфликтов или возникновение какого-либо нового, что при конфронтационной внешней политике нынешних властей РФ можно считать вполне вероятным, способно дестабилизировать внутриполитическую ситуацию, особенно если это обострение опять-таки совпадет с переходом кризиса режима из латентной в открытую фазу.  Что сильнейшим образом отличает российскую ситуацию сегодня и, скорее всего, в обозримой перспективе от южноевропейских перемен 1970-х – это отсутствие внешних ориентиров для таких перемен. Запрос на плюрализм вовсе не обязательно идентичен запросу на либеральную демократию западного типа. Десятилетия антилиберальной и антизападной пропаганды вряд ли пройдут бесследно для российского общественного сознания. Да и в демократических странах смена режима в России, случись она завтра или через 15 лет, тоже вовсе не обязательно будет встречена с восторгом и объятиями, распростертыми в направлении границы РФ: взаимное недоверие, которое накапливалось и подогревалось годами, так быстро не рассеивается. Кроме того, в отличие как от ситуации трех южных стран на момент крушения тамошних диктатур, так и от времен советской «перестройки», у россиян нет ни стимулов, ни иллюзий, позволяющих рассматривать западную общественно-политическую модель как однозначный образец для подражания. У западнического дискурса немного шансов стать доминирующим, по крайней мере в скором времени после окончания гипотетического транзита власти в России – если только этот транзит не будет протекать в неких катастрофических условиях, когда Запад по каким-то причинам будет рассматриваться в качестве спасителя от этой катастрофы.  Но если рассуждать о более реалистичных сценариях, то плюралистический режим в России, возникнет ли он в результате «пакта элит» или неуправляемых уличных процессов, вполне может продолжать, хоть и в более мягкой и менее конфронтационной форме, внешнюю политику Путина. Тем не менее в сравнении с нынешней ситуацией и это будет значительным прогрессом. В отличие от южноевропейских стран середины 1970-х, Россия в результате транзита власти вряд ли в считанные годы станет членом сообщества европейских демократий. В то же время сам плюралистический характер нового режима означал бы восстановление полноценной гражданской нации, без разделения на лоялистов и «иностранных агентов», без фактического изгнания части граждан из политического пространства. Это может открыть путь к куда более широкому спектру возможностей для дальнейшего развития, чем окостенелый «здоровый консерватизм» сегодняшней власти. В рамках этого спектра, скорее всего, найдется место и либеральной альтернативе.",Как на юге? Какими путями может пойти транзит власти — Фонд Либеральная Миссия,https://liberal.ru/defense-of-democracy/kak-na-yuge-kakimi-putyami-mozhet-pojti-tranzit-vlasti?fbclid=IwAR3ukdof4iNETPDwc6sMp4YVelEokck-BCxKbc0tAM6B45lQvEq85blq_1A,2021-10-28 04:19:45 -0400