Sergey Nikolaevich | Facebook,"Она умела заполнять своим голосом пространство. Контральто. Это такая ленинградская традиция - женщина у микрофона, женщина в эфире. Женщина подаёт какие-то важные сигналы миру, которых никто не слышит или не хочет услышать. Наедине со всеми, точнее, против всех. И всегда одна. Это судьба Тани Москвиной. Как и у многих, ее путь на театроведческий факультет проходил через актёрский, куда ее, конечно, не взяли. А кому она была там нужна со своим невритом лицевого нерва? Наверное, эта невозможность быть на сцене — ее тайная рана в числе прочих, которые она тщательно скрывала от посторонних глаз. В ней жила актриса стрепетовского калибра и накала. Какая-нибудь «Горькая судьбина», весь Островский и Найденов - вот ее подлинный репертуар. Переиграть эти пьесы ей дано будет только на бумаге. Как историку театра, исследователю, критику, автору прекрасной монографии об Островском, которую она писала бесконечно долго. Но не Островский принес ей славу сердитой и неподкупной критикессы, злого ниспровергателя авангарда. Современный театр Татьяна не переносила на дух, прозревая в нем чёрную силу, способную разрушить все, что она любила. Поэтому слов особо она не выбирала, а свои отношения с ближними и дальними рвала без колебаний. В этом неистовстве неприятия всего нового и чужого было что-то от завываний Феклуши про людей с песьими головами. Всерьез воспринимать ее проклятья и пророчества, мне кажется, не полагалось. На самом деле это был театр одной актрисы, ее личный art-project (ненавистное слово!), составляющая ее имиджа священного чудовища (Sacre Monster). При этом я всегда помнил ее прелестную статью, напечатанную в одном из «Сеансов», где она признавалась в своей любви к Франции и где у неё был чудесный пассаж про «голубой цветочек», который живет в душе каждого из нас. И как важно его не затоптать. Уверен, что такой цветочек был и у Татьяны. Только она почему-то с годами все больше стеснялась его обнаруживать. Наши личные отношения располагались посреди четких координат: журнал «Сеанс», где нас печатала Люба Аркус, и где она долго была главной звездой и любимым автором; Виталий Яковлевич Вульф, который дарил нас обоих своей дружбой; Олег Меньшиков, которым Татьяна преданно восхищалась и считала лучшим актером поколения. У нас было общее прошлое, а это всегда сближает. Но постепенно ландшафт вокруг менялся: с «Сеансом» она разругалась, Вульф умер, с Меньшиковым мои пути разошлись… К тому же она успела рассориться со всеми моими петербургскими друзьями Все годы, что мы были знакомы, она не без вызова заявляла, что никуда на халяву не ходит, а билеты всегда покупает сама. В ней чувствовалась гордая советская девушка с обязательным ассортиментом ценностей типа «не дай поцелуя без любви», всегда платить за себя самой, чтобы в доме обязательно был суп, ну и далее по списку. По-своему это было даже умилительно, если бы не шло в обязательном наборе с тяжёлым, сварливым характером и утомительной ролью, которую она для себя зачем-то выбрала, - защитницы русской культуры. В какой-то момент она решила для себя, что если все равно ее никто не любит, тогда пусть все боятся. «Я хочу быть ещё толще и страшнее», — заявляла она в самый разгар гламурной войны за вечную молодость. Ее присутствие на страницах фб напоминало мне явление феи Карабосс в конце первого акта «Спящей красавицы». Посреди праздника толерантности и взаимных восторгов обязательно должна была появиться она, Татьяна Москвина, женщина с недобрыми прищуром из соседнего подъезда со своими ехидными комментариями и оценками. За все время нашей фейсбучной «дружбы» я, кажется, так и не удостоился от неё ни одного доброго слова, зато яда всегда было предостаточно. В какой-то момент я решил, что хватит. «Балеты долго я терпел, но и Дидло мне надоел». Татьяну я забанил. Впрочем, этот мой жалкий бан не помешал ей позвать меня к себе в студию на программу «Радио-Культура». Полагаю, она его просто не заметила. Именно там я и оценил обаяние ее хрипловатое контральто. Ее умение слушать. И даже женское желание нравиться. Один зелёный кошачий глаз загорался и посверкивал в полутьме студии опасным ведьминским блеском. По-своему это было завораживающее действо. И в этот момент я понял, что Таня Москвина и все, что с ней связано, надо воспринимать как театр. Театр для себя, театр для других. Такой вот темный, дремучий, опасный театр, похожий на непролазный русский лес, в которой она удалялась от всех нас все дальше и дальше. А теперь вот уже и ушла навсегда. 470Нина Соловей and 469 others 42 comments 33 shares Like Comment Share",Sergey Nikolaevich | Facebook,https://www.facebook.com/sergey.nikolaevich.96/,2022-07-28 03:51:54 -0400