Русская жизнь-цитаты 21-31.05.2023

Katia Margolis - «Мы умираем много раз. И язык наш. И глаз.... | Facebook,"«Мы умираем много раз. И язык наш. И глаз. Умирает наш первый младенческий космополитический лепет, сменяясь членораздельными словарными словами родного языка. Умирает взгляд ребенка, жадно вбирающий глазом первые образы, которые ему, по счастью, еще нечем назвать и некуда расклассифицировать,  Умирает угловатый самосозерцающий подросток. От всего человека остается часть речи. От глаза — часть света. Речь и хранит отпечаток того, что запечатлела сетчатка, силясь вернуть образы новому глазу читающего или смотрящего.” Это кусочек из вступительного текста к книжке, которую я готовила несколько лет. Её не будет.  А если когда-то и будет, то предисловие будет совсем другим. Примерно таким:  https://novayagazeta.eu/.../esli-vypalo-v-imperii-roditsia Нет. Мы не умираем много раз. Умирают один раз. И не мы. А написать эту фразу от первого лица никому не дано. И потому я больше не цитирую те строчки, что ежедневно первыми приходят на ум и на язык. И не считаю себя вправе их цитировать. Но сегодня можно сделать исключение. Привыкай, сынок, к пустыне      как к судьбе.      Где б ты ни был, жить отныне      в ней тебе. Сегодня мальчику с мишкой в тележке, будущему автору этих строк исполнилось бы 83 И в день рождения заражённого не только нормальным классицизмом, но, увы, имперством и шовинизмом, который сегодня звучит как эпиграф и к десяткам тысяч жизней и неотменимой уже эпитафией самому себе я ещё раз честно повторю то, что написала в другой день в январе в начале года. И да, это по-прежнему, не очень легко, но совершенно необходимо. День рождения поэта, которого я впервые прочла ещё совсем ребёнком в слепых машинописных листках самиздата, которые мне тайком дала мама: «Прочти, Кать, тебе понравится «. Мне не просто понравилось— я сразу выучила наизусть, и это определило многое в моей дальнейшей жизни. Я читаю и перечитываю, знаю многое наизусть , занимаюсь им всю свою взрослую жизнь, читала лекции, составляла книги, иллюстрировала, ездила на конференции. Хожу по тем же улицам.  Величина огромного масштаба и огромная часть моей собственной жизни—-и потому тем непростительнее (и отчего-то я ощущаю это именно как мой личный стыд) и куда более масштабнее, чем прежде, сегодня его кошмарные стихи «На независимость Украины». Именно ощущение ужаса этой неотменимой ответственности  заставило тогда год назад написать эту статью в «Новой газете Европа» С неё — а особенно с реакции на неё —-для меня начался отсчёт нового времени правды о себе и своем. Холодок настоящей свободы. А ведь до 2014 года я (в силу ли близости к этому кругу или же просто непростительной близорукости уже даже не по молодости) тоже легкомысленно считала это стихотворение несущественным, думала что «Бродского заносило», что это стёб, что он же не публиковал эти стихи, а значит, это не считается. Ну, прочел пару раз публично, ну подумаешь… Нет, не подумаешь. Это стихотворение и запись его чтений (недаром друзья так просили не читать публично) теперь не только останется , а останется на самом виду—как остались фашистские передачи Эзры Паунда (и  обличаемого за это и Бродским в «Набережной Неисцелимых»), который по причудам черного юмора истриии мировой литературы похоронен на том же венецианском кладбище на острове Сан Микеле, где и Бродский. В момент похорон даже был скандал: выделенное под могилу Бродского место оказалось соседним с Эзрой Паундом и только вмешательство Барышникова )кстати, вчерашнего юбиляра (75!) помогло найти другое место на евангелистком кладбище и увеличить дистанцию между могилами до приличной. Увы, история в ретроспективе опять сократила эту дистанцию в полтора десятка метров до несущественной. Паунд остался великим мировым поэтом, но пятно коллаборационизма на нем навсегда. Бродский тоже. И второстепенное украинское стихотворение теперь никогда не смыть. Я не сравниваю меру вин и весов ответственности. Я говорю лишь о неотменимости. Друг и знаток творчества Бродского шведский славист Бенгт Янгфельдт в своей книге «Язык есть бог»  вспоминает такой эпизод:  “Летом 1989-го, по пути на остров Торё в машине, которую Иосиф брал напрокат. Он сидит за рулем. В дороге он весьма неприязненно отзывается о «x0xл@x». Вроде того, что все человечество можно разделить на «x0xл0b» и прочих. Его оценки утрированные, смешные, но в них есть доля серьезности. Вдруг он останавливается и говорит со смехом: «Если бы члены Шведской академии меня слышали сейчас…» (Б.Янгфельдт “Язык есть Бог”) Казалось бы, чисто личный разговор, знакомые нам по другим воспоминаниям провокативность, ирония и самоирония, подростковое низвергание основ и правил, которые нам всем так импонируют. Можно ехать дальше вдоль фьордов, особо не задумываясь. О чем и твердят хором русскоязычные критики, читатели и почитатели, торопясь даже в отсветах взрывов и под крики жертв проскочить очередной резкий и чрезвычайно болезненный поворот своей истории.  Не выйдет.  Защитники и певцы «величия» даже диссидентство сумели встроить в собственный иконостас, и сами не заметили, что воспевая (а не читая и учась у него) того же Сахарова, который не встал и не стал аплодировать, когда весь зал поднялся и захлопал— сейчас гораздо больше в своем коллективном усилии «ату» напоминают именно толпу. Не диссидентов-одиночек, а этих депутатов, захлопывающих и затаптывающих, нетерпимых к альтернативному мнению и попыткам содержательного критического разговора. Кто не с нами— тот враг. И не вздумай критиковать «своих» (опять потрясающая смычка— на днях Симоньян опубликовала твит ровно такого же содержания: критику оставим для кухонь). Вполне общий (пост)советский подход, даром что под знаменем Сахарова… (https://m.facebook.com/story.php?story_fbid=5818657131515537&id=100001139226342) Кстати, недавно очень прогрессивные либеральные журналисты снимающие очень прогрессивные либеральные фильмы (о Бродском, о диссидентстве— https://m.facebook.com/story.php?story_fbid=1232882600093036&id=100001139226342) то по заказу Константина Эрнста на деньги Первого Канала, то теперь, кажется, подсанкционного олигарха —кажется, предлагали по заданию своего шефа выкупить автограф «украинского» стихотворения Бродского за огромные деньги. Разумеется им было отказано. Но сам факт остаётся. Каково же желание обладать горячей пропагандистской бумажкой. Как много это говорит о всё той же либерально-интеллектуальной российской дружбе со злом.) Писала буквально на днях, как опять шла вдоль Набережной Неисцелимых. И опять думала о том, как после этой прошлогодней статьи в Новой Газете —как мне тогда наивно казалось, совершенно простых и очевидных вещей,  зазвучавших с последней невыносимостью после Бучи— я столкнулась впервые с совершенно неожиданным тогда для меня феноменом  массовой самозащиты и апологетики, увидела русский мир зарешеченный собственным иконостасом, наблюдала феномен массового чтения не текста, а внутренних триггеров, встретилась с волной хейта, проклятий и совершенно абсурдных обвинений от соотечественников, бывших друзей и единомышленников —  именно с этого началось  новое осмысление не только своей референтной группы, но и куда более глубоких и оставляющих мало надежды вещей о функционировании и природе  русской культуры, о том, почему и как она так легко поддается инструментализации и канонизации и особенно о ее носителях. Да, конечно, я начала с себя — собственно, с этого начинается и статья.  И, пользуясь случаем, хочу поблагодарить Iryna Berlyand за очень важный толчок к её написанию (именно её я цитирую в первой строке про «слепое пятно российской интеллигенции»). Русская культура действительно оказалась устроена не как живой организм или силлогизм, а по жесткому структурно-иерархическому принципу иконостаса: Бродский где-то в деисусном чине. Неподалёку от Пушкина. С обязательным прилагательным»великий» в качестве эпитета. Критического взгляда и самокритики не предполагается. Либо иконопоклонничество, либо иконоклазм. Оправившись тогда от шока реакций на свою статью, (я наивно не подозревала, какие глубины я разворошила и до чего понесет даже, казалось бы самых образованных и адекватных) , я решила , что это ценнейший материал. По мотивам разбора и анализа этих (довольно диких во всех смыслах) реакций я написала уже следующую статью (англоязычную), где попыталась проанализировать корни такой рецепции и неспособность русской литературы к конструктивной самокритике, при столь распространенной русской традиции самоуничижения.  Статья вот: https://www.eurozine.com/dont-blame-dostoevsky-blame.../ О насилии лучше знает жертва. Насильник будет заниматься газлайтингом и до последнего утверждать, что “ей все показалось”.  Будь то BLM, MeToo , антисемитизм (“да нет, что вы,   у меня был даже один друг еврей!”) или российский великодержавный/мужской шовинизм. Это же касается колониализма. Вшитая в культуру имперская составляющая действительно куда заметнее извне.  В чем же корень? Снова и снова возвращаюсь мысленно к одному эпизоду. Лет десять назад я шла через мост Академия и вдруг увидела необычную для здешних территориальных вод : мчащийся по почти пустому Большому Каналу лодочный кортеж с мигалками. Я остановилась посередине моста в неприятном предвкусии дежавю. В Венеции такое не принято. На моей памяти приезжали президенты, премьеры, Папа Римский, далай-лама, но никогда так. Как раз в это время меня окликнул Роберт Морган (друг Бродского, адресат «Набережной неисцелимых») - Видела, твои соотечественники… Мадам Медведева приехала торжественно открывать памятную доску Иосифу… Стало физически тошно. Доску открыли с той же официозной помпой.  Светлана Медведева перерезала ленточку под аплодисменты чиновников. Апроприация Бродского властью в качестве “великого” началась не сейчас. Не случайно, как видим. На доске рисунок Франгуляна с профилем более мандельтштамовским, нежели бродским, да ещё и с ошибкой. На первом занятии курса «Город как текст» я всегда прошу  студентов найти её в тексте на мраморе, который впо-итальянски просто ""любил и воспел"", а  русском варианте гласит: «Иосиф Бродский , великий поэт,лауреат Нобелевской премии, воспел «Набережную Неисцелимых». Ответ таится в кавычках. Получается, что воспел он не место (место это он, кстати, не воспевал, а выбрал как идеальную метафору для  названия), а собственное произведение…  Эта ошибка удивительно срифмовалась с нынешней трагической и чудовищной автореферентностью российской культуры и её производителях и потребителях. Отсутствие соразмерности. Отсутствие пропорций. Неспособность вынести точку зрения из себя и вынести точку зрения, отличную от своей. А ещё я думаю о неисцелимости. О разных формах её. Об осколочном зрении военного времени. О невозможности цельности (внутренняя форма слова “ис-цел-ение”) при взгляде только из одной точки. О невозвратности прежнего довоенного видения. В том же курсе “Город как текст” я часто привожу пример культурной топографии. Когда в Венецию приезжают русские, они несутся стремглав вдоль этой набережной и замирают перед этой доской Бродскому, висящей на случайном доме (на самом деле, не вполне случайном — когда-то это было резиденцией русской аристократической семьи, а сейчас там живет один человек, чья судьба пересеклась с судьбой Бродского, но об этих случайных рифмах никто из вешавших доску, конечно, не знал - просто на частном доме легче согласовать бюрократически.) В своем пробеге они совершенно не замечают доску, например, такому классику английской литературы и культуры как Джон Рескин, которая висит несколькими домами раньше — и перед которой замирают в почтении англоязычные туристы. Французы заворачивают налево в поисках палаццо, связанного с Прустом. У каждой моно-культуры свои маршруты.  Это просто ментальная карта-текст , наложенная на топографическую карту города. Города, который включает и восхищает всех и где человек видит человека и слышит отзвук собственных шагов в пространстве мировой культуры.  Русские часто спрашивают венецианцев “А у вас знают/читают/Бродского?” — и получают обычно не вполне понятный им ответ : конечно, как одного из замечательных певцов этого города, в котором прекрасно сосуществуют голоса Диккенса, Гете, Пруста, Шекспира, Паунда, ну и Бродского.  Это одно общее пространство мировой культуры , в котором нет жёстких иерархий, а каждый выбирает себе маршрут  или же идет, куда глядят глаза и ведет судьба-переулок. Это живая сеть (где как не в рыбацком городе уместна эта метафора), а не зачищенная магистраль. Я не люблю спекуляций о том, что бы сказал тот или иной человек, который умер до события. Человек умирает один раз. Я не сомневаюсь, что поэт Иосиф Бродский был последовательным противником подавления личности и войны (вспомним его письмо Брежневу и протесты против ввода советских войск в Афганистан) Что не отменяет всего сказанного выше, о чем я именно поэтому считаю  важным  говорить вслух, говорить по-русски и говорить именно сейчас. Память отменить невозможно. Это не надгробие и не памятник. Под неё не нужно выбивать место. Поэзию тоже, конечно, отменить невозможно. Но, как и религия, она куда лучше в катакомбам состоянии, не взятая ни на чьи знамена.  Любящий взгляд и добрую/долгую память культуры можно сохранить не через иллюзии и без прилагательного “великий” в гардеробе. Оно, собственно, именно ему никогда не шло — велико и смотрелось нелепо. Честный взгляд через цельные линзы очков общемировой культуры в тонкой оправе собственной —  куда больше. Пятно несмываемо, увы.  А вот понятие “cancel” метафизически ему как раз близко. Навсегда расстаемся с тобой, дружок. Нарисуй на бумаге простой кружок. Это буду я: ничего внутри. Посмотри на него - а потом сотри. Впрочем, сегодня день рождения. «От рожденья на свет ежедневно куда-то уходим». Точка отсчёта не конца, но начала пути. И его придётся пройти до конца. Каждому от первого лица.",Katia Margolis - «Мы умираем много раз. И язык наш. И глаз.... | Facebook,https://www.facebook.com/katia.margolis/posts/pfbid02gPPpe8VBznSwguUwaoBWGfKr9MWTZSbQTTr6FNNawSqrD1ptzBKpmBZw6J9zzDHul,2023-05-24 03:57:22 -0400