Русская жизнь-цитаты 14-21.09.2024

Когда мне нравится книга, я всегда думаю, кто бы из великих режиссеров мог ее экранизировать или кто подходит для главной роли. Уверен, что фильм по повести Марии Степановой «Фокус» мог бы гениально снять Ханеке или Антониони. Это их история. А в главной роли вижу Анук Эме времен второй серии «Мужчины и женщины». Чуть постаревшую, но еще очень красивую. Загадочную. Ей так всегда шли бесцельные хождения в кадре. Впрочем, могла бы и Шарлотта Генсбур, чтобы не подавлять, как Анук, всех своей красотой. Или наша Ксения Раппопорт. Эта странная русская писательница М., которую мы вначале застаем в поезде, везущем ее в какую-то европейскую глухомань. Встреча с читателями, книжный фестиваль ну или еще что-то в этом духе, куда ей на самом деле совсем и не хочется ехать. Поэтому когда выясняется, что поезд никуда не идет, железнодорожники забастовали, а обещанное фестивальными организаторами такси не пришло или потерялось где-то в пути, М. с видимым облегчением переигрывает привычный сюжет. Никуда не ехать! Никому ничего не говорить, не отвечать ни на чьи вопросы. Не быть! Только двигаться вперед, не оглядываясь назад. Там еще впереди будет маячить чья-то красивая мужская голова с волосами, собранными в аккуратный хвостик, вся в аккуратных заколках-невидимках . Сейчас такие носят фанаты скейта и серфа. Вначале М. видит эти «заколки» и спортивную спину в вагоне электрички, потом на вокзале, потом в кафе. Еще какое-то время М. будет целеустремленно идти за незнакомцем по какой-то пыльной дороге. Так что в конце концов обладатель заколок не выдержал, резко развернулся красивой спиной и, подойдя к ней, спросил, зачем она его преследует? И правда, зачем? В «Фокусе» много вопросов, на которые не предполагается никаких ответов. Эта история не столько про очередное бегство от себя, сколько череда состояний, выписанных скупо, жестко, бесстрастно, какой-то одной прерывистой линией. Все хмурое, меланхоличное, черно-белое. И клоуны, и люди. И поезда, и улицы. И вечный горький привкус во рту. Вкус чужбины. Горький, горький кофе. Куда ни придешь, надо его зачем-то пить. И в голову не приходит, что можно заказать себе что-то другое. Или не пить его вовсе. Все предопределено. И маршруты, и встречи, и меню. И чемодан на колесиках - единственный верный товарищ. В «Фокусе» есть эпизод, где М. , отправляясь на поиски туалета, спускается на подвальный этаж, но при этом не перестает думать, что у нее сейчас наверняка украдут чемодан, оставленный в ресторанном зале. Ну и пусть украдут. Может, тогда она почувствует себя окончательно свободной? Без вещей, без денег, без документов, без ненужных ключей от брошенной московской квартиры. Но никому ее чемодан не нужен, и она никому не нужна. В том числе и парню в заколках, который, как выяснилось, приехал навестить девяностолетнюю бабушку, помещенную в дом для престарелых. Бабушка эта все время порывается покончить собой. Но у нее ничего не получается. Простояно кто-то мешает. Или спасает. Кому нужна эта бесконечная жизнь? Что делать с затянувшейся старостью, которая всем без исключения только в тягость? Еще один вопрос, на который нет ответа. Я сейчас перечисляю по памяти подробности, на которые, кажется, мало, кто обратил внимания, когда заходит речь про «Фокус». Зацепили замазанные цензурой строчки - черные рубцы на белых страницах. В памяти всплывают слова о брезгливой ненависти к зверю, в клетке с которым слишком долго прожила М., или у него в брюхе, как Иона во чреве китовом. Все так! Воздух отравлен, жизнь порушена, ощущение постоянного падения, когда «ты проваливаешься все глубже и глубже, не переставая улыбаться и извиняться». Улыбаться и извиняться - это уже стало чем-то вроде привычки, как по утрам чистить зубы, видеть в зеркале свое мятое лицо или отвечать на эсэмэски с тупыми сердечками. Но как вернуть контроль над своей жизнью? Обо что сейчас опереться? Как вырваться из западни, в которую тебя загнали? И что делать с языком, который как будто одичал и стал вдруг не пригоден для твоего писательского труда? Для Степановой важно это понять. И ее читателям важно. Не найдя, ничего лучше она выдает… фокус. Отправляет писательницу M. в цирк, где та становится ассистенткой иллюзиониста. По ходу представления ее там разрезают пополам под гром аплодисментов. Смертельный номер. Каким собственно, и является вся наша жизнь. Ноги в красных сапогах с хрустом отделяются и отъезжают в другой конец арены. Луч прожектора высвечивает побелевшее лицо М. в хрустальном гробу. Ей совсем не больно и уже не страшно. Но впервые за долгое времени ей, кажется, не все равно, что будет дальше. А дальше ей еще похлопают, и, наверняка, что-то заплатят, а директор цирка, грустный маленький человек в черных очках с понимающей улыбкой скажет: «Ты ведь не румынка… Ты, милая, ex nostris, еврейка, да?» «И М., называвшая себя в последние месяцы только русской, русской писательницей, носительницей русского языка, с удивлением повторила за ним, что да». И, может, в этом eх nostris - и зашифрован один из вариантов спасения? Ощутить себя одной из «наших», почувствовать свое кровное родство с другими, такими же, как она, изгнанными, потерявшимися, ищущими свой путь на Землю Обетованную. Ведь есть же где-то эта Земля! И туда наверняка можно добраться. Если, конечно, опять не забастуют. А вот куда уехал цирк, мы так и не узнаем. И станет ли М. его догонять - тоже. Мы расстанемся с нашей писательницей на пустыре, где еще вчера звучала музыка, мерцали разноцветные лампочки, толпились люди. И конферансье громовым голосом объявлял: «Смертельный номер… Смертельный номер». А теперь рядом никого, кроме приблудного ничейного пса, севшего в пыль так, «чтобы было не близко, но все-таки рядом».