Русская жизнь-цитаты 1-7 июня 2024

В каком состоянии сейчас российская оппозиция? Лидеры либо убиты, либо в тюрьме, либо за границей. Оппозиция, как и весь остальной мир, вроде бы бессильна в противостоянии российскому режиму. Однако в российском медийном и политическом поле нет сейчас никакого другого противовеса Владимиру Путину и его системе. И именно оппозиция может вести диалог и убеждать российское общество, что нам нужна демократическая и мирная Россия без Путина. Но как этого добиться, что делать? Сегодня попробуем это обсудить. Поговорим о том, каким стратегиям нужно следовать российской оппозиции с точки зрения исследователей, которые давно занимаются изучением таких режимов в целом и российского в частности. Обсудим, как вообще по статистике такие режимы, подобные российскому, меняются, и насколько такие перемены возможны сейчас у нас. В этом ролике мы будем много отсылаться на вышедшую в этом году книгу «Политические режимы и трансформации: Россия в сравнительной перспективе». Её автор, Григорий Голосов, один из самых цитируемых российских политологов в международных научных журналах, декан факультета политических наук в Европейском университете в Санкт-Петербурге. Голосов в другой своей книге идентифицировал 57 режимов, которые называются электоральными автократиями. Россия по типу своего функционирования именно такой и является. Но есть и хорошие новости. С 1945 по 2019 год 37 из этих 57 режимов прекратили своё существование, больше половины. Их средняя продолжительность жизни 20 лет. Теперь плохие новости: недавнее исследование показало, что, хоть это и правда, но, если такой режим пересекает черту в три электоральных цикла, то шансы на долгосрочное выживание такого режима увеличиваются, а Россия три электоральных цикла преодолела давно. Тем не менее, подобные режимы тоже рано или поздно заканчиваются. Давайте посмотрим, как именно это может случиться. Статистически самый частый способ – это военный переворот. 14 из исследуемых режимов пали таким образом. 13 режимов пали в результате действий правящих кругов внутри режима или при участии легальной подконтрольной оппозиции, условно говоря, такой, как у нас сейчас «Новые люди». 7 режимов закончились в ходе массовых выступлений мирных или насильственных, в том числе революций и гражданских войн, и только один режим, в Гамбии, закончился в результате прямой внешней интервенции. Посмотрим на данные более широкого пула авторитарных режимов с 1946 по 2010 год из исследования американского политолога Барбары Геддес. Здесь мы тоже видим, что диктатуры падают чаще всего в ходе военного переворота, однако при изучении статистики также важно обратить внимание, насколько власть персонализирована. Путинский режим, как пишет Голосов, авторитарный и персоналистский, в электоральной оболочке. Именно то, что он персоналистский, усложняет ситуацию и делает власть монолитной, более устойчивой. Геддес в своём анализе пришла к заключению, что, чем больше персонализма в диктатуре, тем меньше шанса краха режима, но, конечно, с пометкой: режим просуществует лишь до тех пор, пока не умрёт диктатор, на личности которого всё завязано. И, казалось бы, проблему в таком случае может решить военная интервенция, но тут нужно иметь в виду, что, согласно тем же исследованиям, если внешняя военная сила вмешивается, чтобы устранить персоналистского диктатора. Как было, например, с Саддамом Хусейном или Каддафи в Ливии, такая интервенция маловероятно приведёт потом к демократии, более вероятно приведёт потом к диктатуре или гражданской войне. Ну и в нашем случае это вообще не актуально из-за наличия у России ядерного оружия, внешняя интервенция невозможна, её не будет. Вообще в целом смена режима сама по себе не панацея. Важно ещё, как она происходит, ведь, по статистике, авторитарные режимы чаще сменяются другими авторитарными режимы, чем демократиями. Со времён Второй мировой войны так было более, чем с половиной режимов. По статистике, персоналистские диктатуры как у Путина, чаще всего заканчиваются насильным свержением, в том числе потому, что мирный транзит власти в таких режимах чаще всего попросту невозможен. Однако, в случае с Россией такой сюжет маловероятен. Один из исследователей России, Дэниэл Тризман, который в соавторстве с Гуриевым написал книгу «Диктаторы обмана» в одной из статей пишет, и Голосов с ним соглашается, что в России военного переворота ждать не приходится, потому военные структуры глубоко интегрированы в структуру власти и сильно фрагментированы. У них нет возможности для скоординированного действия. И хорошо, что так, ведь, хотя военные перевороты, будучи коллегиальными, могут вести к демократизации страны. Чаще они всё-таки приводят к новым авторитарным режимам. А что насчёт других вариантов, которые также могут привести к краху режима? О них поговорим после небольшого коммерческого объявления, посмотрите, пожалуйста. *** Продолжим. Окей, переворот обсудили, а что насчёт народных восстаний? Народные восстания и любые массовые выступления против режима ведут к демократизации чаще военных переворотов, но тоже далеко не всегда. Чтобы они были успешными, должны сложиться определённые внутренние предпосылки, которых в России на данный момент нет. И речь не о том, что народ неправильный или общественное мнение какое-то не такое. Вообще общественное мнение в авторитарных режимах в каждый конкретный момент имеет небольшое значение, и очень быстро может поменяться. Во время арабской весны в Египте и Тунисе на улицы выходили люди, всего несколько месяцев назад голосовавшие за правителей, которых они выходили свергать. В устойчивых же диктатурах, как пишет Геддес, намеренно создаётся ощущение, что большинство людей поддерживают режим. Но когда режим падает, оказывается, что все хотели перемен. Такой процесс Геддес называет феноменом перелома, или tipping phenomena. Суть феномена в том, что, пока диктатура не трещит по швам, и элиты, и обычные граждане ожидают, что режим устойчив. Исходя из этих ожиданий люди адаптируются к данной политической ситуации как могут. И даже если ненавидят диктатуру, у них нет стимулов рисковать и заявлять об этом открыто, и кажется, что все за. Но, как только сложностей у режима становится больше, иллюзия его непоколебимости постепенно рассеивается и люди заново прикидывают свои риски. Так ощущение возможного будущего падения режима начинает набирать обороты, пока в итоге все не убеждаются в том, что это падение вообще возможно, и именно тогда выступают в поддержку перемен. Но даже если бы в России начались массовые волнения, для их успеха должна сложиться ситуация, в которой правящий класс или какая-то его часть будет готов на поиск компромиссных решений. Этот фактор влияет больше, чем массовость народных выступлений. Если к компромиссным решениям никто не готов, протесты попросту подавят, как это прекрасно умеют репрессивные машины. Мы такое недавно видели в Беларуси и в Иране, и проблема там была отнюдь не в народе. Как и в России проблема отнюдь не в народе, а если вы вдруг с этим не согласны и думаете, что именно имперское мышление россиян обеспечивает поддержку Путину, то обратите внимание на мнение политолога Даниэля Тризмана всё того же. Он объясняет реальные причины развязывания войны в Украине. И дело, по словам Тризмана, не в кровожадности россиян, а как раз наоборот. Войну начали потому, что россияне становились всё менее консервативными и более либеральными. Путин больше не мог контролировать процесс социальной модернизации, при котором либеральные и демократические ценности распространялись в обществе. Например, до войны в Украине позитивное отношение российской публики к США и к Европе росло семь лет подряд, и такая социальная модернизация несла прямые риски для режима Владимира Путина. Часто предпосылками массовых протестов становится экономический кризис, а протесты, как мы уже сказали, могут привести к смене режима. Именно на такой логике строится санкционная политика. Однако логика эта неверная, потому что, если взглянуть на статистический анализ, мы обнаружим, что на самом деле нет сильной взаимосвязи между экономическим кризисом и дестабилизацией диктатуры. Подобная связь, по мнению Геддес, зависит от умения диктатуры найти политически верный ход и эффективно распределить груз от санкций. То есть, диктаторский режим распределяет тяжесть санкций так, чтобы те  затрагивали по большей части акторов, не особо представляющих риска для режима. Так, например, во время продовольственного кризиса в Венесуэле при диктатуре Чавеса-Мадуро правительство было вынуждено закрывать субсидируемые продуктовые магазины, которые изначально появились, чтобы поддержать сторонников режима, но закрывали их не везде. Например, в столице, Каракасе, которая имела взрывной политический потенциал, магазины не трогали. То же самое происходит в России в другом совсем масштабе, где о комфорте москвичей реально заботятся, ведь у них и протестный потенциал выше, и протесты в столице опаснее для режима. Поэтому ещё силовикам там стабильно повышают зарплаты, раздают всевозможные социальные бонусы. Санкции уже многие признали неработающими, но есть и другая возможная причина будущей дестабилизации режима, военное поражение. Поражение может стать катализатором и ослабления режима, и реформирования страны. Как мы знаем из собственной истории, поражение в Крымской войне привело к либеральным реформам, поражение в русско-японской войне спровоцировало ограничение императорской власти, советско-афганская война поспособствовала реформаторскому движению Михаила Горбачёва. Но, к сожалению, исследования не настолько радужные. Согласно работе Киотца и Гёманц, примерно половина авторитарных лидеров после поражений сохраняли власть. Как отмечает Владимир Гельман, военные поражения, как и протесты, провоцируют реформы только при определённых условиях и готовности к реформам хотя бы части элит, и чем больше идёт война, тем меньше шансов на перемены. Чаще всего к демократизации ведёт последний вариант смены режима, когда та осуществляется усилиями элит. По сути, во всех перечисленных выше вариантах элиты играют не последнюю роль. В политологии есть субдисциплина, называется транзитология. Наука эта посвящена переходу авторитарных режимах к демократическим. Так вот, в рамках этой теории в процессе демократизации выделяются четыре участника процесса. Двое из них – представители режима: ястребы, которые не хотят идти на уступки, и голуби, которые готовы к компромиссу. Ещё двое – представители оппозиции: умеренные, которые могут идти на компромиссы, и радикалы, которые хотят полного устранения режима. Идеальным способом перехода от автократии к демократии, самым мирным и самым устойчивым транзитологи считают переход путём пакта, в результате которого все конфликтующие стороны принимают новый политический строй. Худший вариант – революция, которая оставляет недовольных на обочине и тем самым создаёт предпосылки для нестабильности и реваншистских настроений. Шансы успешного пакта тем выше, чем больше голубей со стороны власти и умеренных со стороны оппозиции среди тех, кто над этим пактом работает. Как пишет Голосов, факт состоит в том, что переход к демократии всегда происходит с согласия, а иногда по настоянию каких-то фракций правящего класса, когда они начинают понимать, что для них это наиболее щадящий выход из ситуации, из чего следует: если последствия демократизации для представителей власти не будут выгодными, то переходу они будут всячески сопротивляться. В таком случае всё может произойти как во время Арабской весны, где диктатора свергли, но режим остался прежним, так представителям режима было выгодно отдать в жертву диктатора, но оставить режим авторитарным, потому что тот позволяет им оставаться в безопасности и при ресурсе. Ошибкой российской оппозиции сегодня Голосов называет полную идентификацию целей оппозиции с целью военного поражения российского режима. По его мнению, главной целью оппозиции должна быть борьба за власть, а не достижение каких-либо внешнеполитических ориентиров, ведь в противном случае российская оппозиция загоняет себя в ловушку неправильного восприятия. Если к власти оппозиция может прийти только при военной победе иностранного государства, то такая оппозиция, скорее, воспринимается и похожа на оккупационную администрацию, шансы на принятие среди граждан у неё будут невелики. Это я цитирую и пересказываю Голосова, мне кажется, он тут, скорее,  говорит о представителях оппозиции, в число которых я сам не вхожу. Но продолжим. Из недавних примеров Голосов приводит судьбу левых сил в Иране. Изначально они  приветствовали исламскую революцию, однако в итоге оказались жертвами установившегося режима аятолл. Самая сильная фракция левых, Моджахедин-э халк, перебралась в соседнюю страну, с которой на тот момент шла война, в Ирак. Группировка попала под покровительство Саддама Хусейна и совершала вооружённые вылазки в Иран, что привело левое движение к полной дискредитации в глазах иранцев. И сейчас на позиции Ирана левые не заметны. Такой образ политической платформы имеет для иранцев мало шансов резонировать с потенциальными избирателями, которые находятся вне её медийного пузыря, но поддержка которых необходима. Мария Снеговая напоминает, что многие россияне могут не любить Кремль и коррупцию, но поддерживать войну. Исследования демонстрируют, что поддержка войны связывается с любовью к России, ассоциируется с патриотизмом, и это довольно важная вещь, с которой придётся считаться. В будущем должен появиться альтернативный пример патриотизма, при котором войну можно осуждать, но при этом свою страну любить и не испытывать внутреннего конфликта. Какие конкретные действия исходя из сказанного ранее стоит выполнить оппозиции? Во-первых, нужно наладить связь между представителями оппозиции и правящего класса. В прошлом году Леонид Волков оказался в центре скандала, когда подписал письмо с просьбой о снятии санкций с российского бизнесмена Фридмана. Голосов же, рассуждая об этой ситуации, говорит, что само действие не являлось ошибочным, это правильная попытка взаимодействия с игроками, которые потенциально могут влиять на власть. Я тоже так считаю. Но не лучшим, по мнению Голосова, был способ аргументировать это действие. Аргументация последовала как ответ на негативную реакцию аудитории, и реакция эта носила типичный активистский характер, а цели активистов и политиков часто расходятся, ведь задача активистов – свергнуть власть, задача политика – сформировать новую власть. Понятно, что активисты не любят теневые контакты, всякие компромиссы, расценивая это как предательство. При этом, как пишет Голосов, если оппозиция наберёт влияние, то рано или поздно ей всё-таки придётся договариваться с власть имущими, хочет она того или нет. А учитывая, что такие процессы редко происходят открыто, к этому надо быть готовым и политикам, и активистам тоже. Во-вторых, согласно Голосову, стоит поддерживать присутствие организационной структуры демократической оппозиции внутри России на случай, когда будет происходить транзит власти. Однако будем честны, эта задача почти невыполнима в нынешних условиях, впрочем, мы, например, умеем быстро такие структуры поднимать, когда это необходимо. В-третьих, нужно продолжать пытаться делать контакты с лоялистами, с людьми из российской системы, которые готовы разговаривать, о чём мы уже говорили в этом ролике. А ещё стоит вести против Путина информационную кампанию. Сама информация о том, что Путин может быть непопулярен, уже снижает рейтинг его одобрения. А вот советы, которые может применить каждый из тех, кто уехал. Первое, стоит чаще общаться в офлайне, особенности коммуникации в интернете могут провоцировать конфликты, как, например, было показано на примере узбекских оппозиционеров в изгнании. Второе, нужно осознавать и помнить, что миграция влияет на вашу риторику. Михаил Турченко, исследователь в университете Индианы, писал, что исследования онлайн-активности венесуэльских оппозиционеров, покинувших страну после прихода к власти Николаса Мадуро, показала: эмиграция сильно отдалила их от локальной повестки. В исследовании изучили более пяти миллионов твитов венесуэльских диссидентов – и тех, кто уехал, и тех, кто остался, и выяснилось, что находящиеся за границей уделяют большое внимание лоббистским инструментам в принимающих странах, призывая иностранные государства  к прямому воздействию на Венесуэлу, и меньше внимания уделяют организации кампании внутри самой Венесуэлы, реже обращаются к локальным проблемам, вызывающим у венесуэльского населения отклик. И, кроме того, мигранты становятся более радикальными в отношении к режиму, чем были раньше. Причина тут в том, что в изгнании оппозиция интернационализирует свои контакты и одновременно ослабляет связи с оставшимися в стране активистами. Но в то же время нам не стоит сосредотачиваться на проблемах россиян внутри России, важно создавать влиятельную диаспору и заниматься лоббированием её интересов. Диаспоры могут и часто играли важную роль в политических процессах. Например, армянская диаспора добилась признания геноцида армян, чилийская повлияла на политику США в отношении Пиночета, что привело к концу его режима. Среди южнокорейской диаспоры был Ким де Джун, который вернулся на родину и затем стал демократическим президентом. Во многом благодаря тайваньской диаспоре был демократизирован Тайвань. Диаспора может успешно лоббировать политические решения, например, влиять на санкции и таргетированность, стимулировать разработку открытых жёстких правил, которые могут вести к снятию персональных санкций с элит, если те публично дистанцируются от Кремля. Это то, что мы можем делать прямо сейчас, говорит Мария Снеговая. А ещё стоит создавать предпосылки для эффективного коллективного действия в критический момент, чтобы, когда появилось окно возможностей, мы не спорили о том, кто из нас тут предатель, а занимались делом. Турченко приводит в пример два кейса, один тунисской оппозиции, которая смогла договориться о тексте конституции после свержения диктатора, другой – египетской оппозиции, в которой одна группа игнорировала интересы другой, оценивая собственную значимость по тому, насколько они пострадали от режима. Те, кто мало пострадал – тех не учитываем, такая у них была логика. В итоге принятая конституция не получила общей поддержки, и через несколько месяцев начались протесты, которые привели к военному перевороту, а затем к новому диктатору. Оппозиции стоит объединиться. Голосов пишет, что объединение может стать критически важным позже, когда откроются окна возможностей. Тем не менее, он предполагает, что политические дискуссии в интернете могут стимулировать политическую жизнь оппозиции, так как грань между личными нападками и содержательными дебатами в российской оппозиции и политике очень зыбкая. К тому же, то, что оппозиция имеет репутацию банки с пауками, может всем нам в будущем навредить. Турченко здесь приводит в пример филиппинцев в изгнании. У них было две основных организации, обе против филиппинского диктатора и введения им военного положения, но одни считали, что бороться с диктатурой нужно посредством протестов и других акций прямого действия, другие предпочитали более умеренные инструменты вроде лоббирования интересов филиппинской оппозиции внутри США. В итоге это привело к конфликту, который подорвал финансовую поддержку обеих организаций и нанёс урон их репутации. Репутация – ценный ресурс оппозиции, других у нас немного. На нашей стороне сейчас моральное превосходство, вот и нужно как-то соответствовать этому, не опускаться до низкосортных выяснений отношений, не вредить репутации друг друга. Я пересказал вам книгу Григория Голосова и привёл соображения ряда других политологов. Я сам с соображениями в книге в целом согласен и стараюсь им следовать, насколько могу. Надеюсь, что другие оппозиционеры будут делать так же, и мы от споров о том, кто предатель, перейдём к конструктивным действиям. Понятно, что всё чудесным образом в нужную нам сторону не поменяется. Даже если режим рухнет, нам стоит приложить все усилия, чтобы Россия пошла именно по пути демократизации.