Русская жизнь-цитаты 1-7.06.2023

Волки и овцы | Wilson Center,"во внешней политике Россия ведет себя как медоед, который перебрал забродивших ягод и бросается на крупных зверей, потому что разглядел в их прогулке очередную попытку построить на границах его норы коварные биолаборатории, не так давно прекрасно описывал Михаил Коростиков. Но, оказывается, и внутри страны Россия теперь уже не столько сосредотачивается, сколько постоянно беспокоится, причем так, что сами российские колумнисты давно признают, что «стомиллионный русский народ не видит для себя иной исторической судьбы, чем борьба с инородными силами, стремящимися его как минимум облапошить, а в идеале уничтожить», да и вообще «нет такого предмета или явления, которые при пристальном исследовании (…) не могли бы служить делу борьбы с русскими». Россия будто запрыгнула в «общество риска» Ульриха Бека, где место общности нужды (или общности потребления) занимает общность страха, причем страха подчас перед чем попало. На рубеже тысячелетий россияне боялись 25-го кадра и покемонов, позже тревожились при упоминании «иголок, зараженных СПИДом» или ГМО-добавок, затем дело дошло до «синих китов» и «субкультуры (sic!) колумбайн». Точно так же политики и государственные деятели абсолютно всерьез говорили о чтении мыслей западной элиты (где они, конечно, отыскали доказательства самых гнусных мыслей этой самой элиты), неистово боролись с Джорджем Соросом, беспокоились о «фальсификации истории» и даже говорили о необходимости сохранения то «культурного», а то и «генетического» кода россиян.   Впрочем, не это было главной причиной опасений истеблишмента. Постепенно выжигая любые намеки на плюрализм и политическую конкуренцию внутри страны, он оставался один на один с настоящим, которое не понимал, и с будущим, которое не мог контролировать и даже вообразить. Начиная с Майдана 2004 года (события которого стали настоящим шоком для российских политиков, привыкших к тому, что категория «постсоветский» надолго останется синонимом слова «пророссийский») в российском руководстве обильно прорастают и дают причудливые метастазы конспирологические идеи «гибридных войн» и «цветных революций», а любые действия, не укладывающиеся в официальную повестку, начинают неизменно нарекаться «происками коллективного Запада». Даже протестные митинги 2011—2012 годов, несмотря на последовавшую реакцию властей, параллельно объяснялись очередным «заговором», «провокацией» и «проплаченностью». Позже те же объяснения, поставленные на службу официальной пропаганде, будут использованы в отношении антикоррупционных расследований, протестов против электоральных frauds и уж тем более антивоенных выступлений. Все они представляли очевидную угрозу не только для привычного модуса отношений с «народом», но и для почти обожествляемых «контроля», «порядка» и «стабильности» — главных тотемов российской политики последних десятилетий. «Стабильность» в ее современной кремлевской версии стала чем-то вроде «застоя 2.0», когда на несменяемость власти накладывались знакомые символы советской эпохи: от значков ГТО до пива «Жигули». Даже в социологических опросах организаций, выполняющих не слишком солидную роль «поставщика его величества», стабильность напрямую противопоставлялась реформам, а порядок — свободе или демократии (!). Получалось так, что официальное издание России будущего — это она же, вернувшаяся в прошлое, своеобразный ретрофутуристский Советский Союз, где деревья выше, трава зеленее и нет ни следа этих «проклятых 90-х», когда не было понятно, что будет, а люди смели задаваться вопросом «Who is Mr. Putin». В волшебных формулах будущего, расписываемых в российских кабинетах, то и дело встречается рефрен «2.0» — то «СССР 2.0», то «НЭП 2.0», то «индустриализация 2.0». Создается впечатление, что описывать и создавать будущее собрались люди с глубоким церебральным расстройством, способные лишь доставать из сундука со звездой знакомые с детства картинки и любовно гладить их в процессе оцифровки. Как замечательно пишет про это Сергей Ушакин, «постсоветская афазия представляет собой наглядный пример того, как в ходе разгерметизации «закрытого» общества изначально вынужденная идентификационная привязанность к символическим структурам прошлого постепенно превращается в форму устойчивого культурного производства».  Эта устойчивость и почти одержимость продлевать прошлое, будто сеанс стирки в общественной прачечной, вполне объяснима. В исследовании Hofstede Insights по известной методологии сопоставления национальных культур в параметре «избегания неопределенности» современная Россия набирает 95 баллов из 100 — это больше, чем у Германии с ее «орднунгом» (всего 65), Южной Кореи с ее бытовым этикетом (85) и даже Японии (92). Но как проще всего избегать неопределенности? Воспроизводя знакомые фреймы и паттерны. Как взять верх в столкновении с неведомым? Просто закрыв глаза и сделав вид, что этого неведомого не существует в природе. Как дети прячут голову под одеяло, рассчитывая на то, что тотчас исчезнут из поля зрения призраков и подкроватных монстров, так и российские политики пытаются протянуть нить стабильности в далекое прошлое, чтобы укрыться знакомым (к примеру, советским) одеялом от непонятного мира.",Волки и овцы | Wilson Center,https://www.wilsoncenter.org/blog-post/volki-i-ovcy?fbclid=IwAR0qnLArO8MslReRY5U7Ag7xiwI_NDx1zqpUTsiLkfunHHZD7w9aGMp1kD4,2023-06-02 06:02:47 -0400