Русская жизнь. Страхи (сентябрь 2008)

- Так только безбожники могут кричать о мертвом, - с горькой грустью вдруг сказала любимая.

- Которые знают, что никогда не встретятся, - добавила она.

На столе стоял в чашках горячий чай.

Мы встретимся. И даже узнаем друг друга.

И, по- видимому, столь же исступленно начнем думать о жизни. Думаю, она тоже покажется страшной -оттуда, с другой стороны. Гораздо страшнее, чем смерть.

Игорь Караулов Тень алоэ

Подвиги умеренного бояки

Когда в нашей коммуналке появился затхлый, тленный запах и у двери соседней комнаты поставили на попа неказистую крышку гроба, я не мог испугаться смерти. Я понимал, что сосед умер, что его больше не будет, что он никогда больше не станет бриться на кухне, размазывая жирную пену по щекам своим заскорузлым помазком. Я понимал, что произошло событие невеселое, но не мог же я примерять его на себя? Мне было четыре года, и была пыльная весна. А летом я узнал, что моя смерть возможна. Я повесился. Не от горя, а ради удовольствия. Чтобы подольше повисеть на дачном турнике, не держась руками, я привязал себя к нему за шею нетолстым резиновым шлангом. Какое неведение об основах безопасности жизнедеятельности! Тогда я еле выкарабкался обратно на чурбан, с которого отправился в это недолгое и несчастливое висение. Красная полоса вокруг горла держалась еще несколько дней. Зато я уж точно понял, что смертен.

Вот страх зубного врача - он самый пронзительный. Но и он возникает не сразу. Это сначала молочные зубы должны выпасть, а потом коренные прорезаться, а потом начать гнить, чтобы в школьном зубном кабинете врачиха, рассверлив зуб, торжествующе полезла в самую его глубину своей иголкой с крестиком на конце. Без наркоза, разумеется. Первый оборот иголки обещает едва ли не наслаждение - зато какой болью ударяет второй!

Боялся ли я темноты в детстве? Самой темноты - пожалуй, нет. Но вот одного предмета в темноте - боялся. Самого невинного при свете дня и самого опасного в темноте. Это было растение. Алоэ. Днем оно давало целебный сок для нужд доморощенной медицины, а ночью, под влиянием ядовитого света с улицы, оно распускало свои когтистые щупальца, охватывая ими стену и потолок. Я так хорошо запомнил этот страх, что много позже написал о нем вот такие стихи:

Дивный остров Лемурия тем знаменит,
Что на нем обитают лемуры, на вид -
То ли кошки, то ль совы, а все же -
На людей они чем-то похожи.
Дивный остров Лемурия тем знаменит,
Что на нем целый день соловей голосит,
Завезенный каким-то пиратом, -
Тенорком голосит виноватым.
Что за остров Лемурия! В нетях ветвей
Ни клыкастого тигра не встретишь, ни змей,
И вулканы лежат в летаргии,
И полночные страхи - другие.
Ты усни, и тебя не встревожат во сне
Даже тени алоэ на белой стене,
Даже поздние таксомоторы
Да на кухне грошовые споры.

И все- таки, когда я думаю о самом первом своем страхе, мне настойчиво приходит в голову нечто иное. Это страх обознаться. Он преследовал меня очень долго. Каждый бывший со мной случай обознатушек огненным пятном горел в моей памяти. Перепутал двоюродную сестру с дочерью соседки -ужас же, правда? Я и сейчас по привычке не тороплюсь узнавать голоса по телефону или подходить в толпе к людям, которых вроде бы распознал в лицо. Мало ли - бывают похожие лица, неотличимые голоса. Нельзя быть ни в чем уверенным.

Если в жизни не хватает страха, его можно набраться в искусстве. Самый первый фильм, который я посмотрел в кино, был по совпадению очень страшным, и ничего страшнее я с тех пор не видел. Это был «Всадник без головы», мне было шесть лет. Само по себе отсутствие головы у человека было непривычной для меня идеей, а уж когда силуэт безголового всадника проплывал на фоне гор и простодушные жители Дикого Запада кричали: «Дьявол!» - тут несколько кошмарных ночей впечатлительному ребенку было обеспечено. Тем более - это был кинотеатр «Союз» в Малаховке, а по малаховским дачам ходили разные слухи. Например, что одна девочка пропала из дома, а через три года родители нашли в лесу ее тело - разумеется, без головы. Или голову - но без туловища.