Русская жизнь. Петербург (октябрь 2007)

Люмет не педалировал апостольские коннотации, ибо они очевидным образом подразумевались пару столетий назад при определении численного состава суда присяжных. Михалков без обиняков назвал фильм блоковским «12». В белом венчике из роз впереди чеченский вопрос.

Люметовское слушание длилось полтора часа с копейками. Михалков раскатал суд на 145 минут за счет истошных сказов о том, как у меня корова сдохла, а кум в лохотрон проигрался, а папа умер молодым в чужой семье с приблудными детьми, а виноват во всем чечен. Русский человек совершенно не умеет слушать - поэтому лопается от потребности рассказать всем о себе. Потому так надсадны все его рассказы о детстве, родне и службе в армии, что его соотечественникам наплевать на чужие детство, родню и службу в армии: свои есть. Любое скопление людей рассматривается русским человеком как лучший повод для яростных автобиографических монологов - на этом стоял и стоять будет кинематограф Киры Муратовой.

Это половодье косноязычия в равной степени создает и губит михалковский фильм. Ибо выходит, что русский народ, любовно воссозданный автором по крупичкам архетипических образов, ЧУДОВИЩНО НЕИНТЕРЕСЕН. Многословен. Плосок. Дремуч. Слушать его откровения про Клаву-шалаву и ревматоидный артрит под силу одному священнику - психотерапевту дофрейдовской формации. Сюжет, построенный не на разоблачении липовых доказательств, а на разноголосице персональных истерик, рассыпается в мелкую, иногда блестящую крошку. Михалкову приходится связывать его, возбуждая гаснущий интерес публики всем арсеналом доступных, часто нижепоясных приемчиков.

Здраво рассудив, что 12 больших артистов с дюжиной блестящих монологов разорвут сюжет на 12 кульминаций, он дал актерскую волю троим: Сергею Гармашу (таксист-живоглот), Михаилу Ефремову (юморист-мизантроп) и Алексею Горбунову (ушлый директор кладбища). Трое - Роман Мадянов, Виктор Вержбицкий и сам Михалков - на экране особо не отсвечивают. Остальным шестерым поставлена задача гаерничать в самом низкопробном ярмарочном стиле: начитанный зритель дореформенного Михалкова иссяк, и он крутенькими мерами осваивает территорию плебса (как, впрочем, и вся отставная интеллигенция страны; это русский офицер бывшим не бывает, а русский интеллигент - запросто). Гафт играет чучело еврея (картавость, шевелюра дыбом, одесский прискок и ромб высшего образования), Газаров - чучело грузина (танец с саблями и «вай-вай-трамвай»), Маковецкий - интеллигента (резонерство, суета и накладная лысина), Петренко - работяги (одышка, мычание, капельки в ухо и вечное сомнение, кто хуже - менты или урки), Арцыбашев - законника (гундосое дотошество, апелляции к букве УК и прическа «Джузеппе - Сизый Нос»), Стоянов - телепродюсера (застенчивая сдобность голубого воришки, опереточная переживательность и постоянное хлопотанье губами). В последнем случае стрелки явно направлены на Дмитрия Лесневского, и многократно озвученные подозрения в личных счетах не убеждают нисколько: просто ловкий Михалков приглашает новую целевую аудиторию поржать над генеральным продюсером, у которого маменька генеральный директор. Пафос уже битого и крайне популярного в провинции фильма «Глянец»: «едет доктор на свинье с докторенком на спине». Примеряя тогу защитника нацменьшинств, Михалков сообща с обожаемым им народом откровенно куражится над слабыми - инородцами, штафирками и безвредными работягами.

Той же цели примитивного оживляжа служат регулярный звон будильника, фирменный михалковский воробей и совершенно неуместные в условиях триединства места-времени-действия флэшбеки в воюющую Чечню. Убери все эти горящие пианино, трассера крест-накрест, дворняжку с оторванной кистью в зубах (что за бесстыжие цитаты из Куросавы?) - и зритель элементарно заснет. Стыдобищи-то будет!

В финале торжествует не американский Закон, а исконная русская Доброта.

Чечененка поначалу приговаривают не потому, что доказательства безупречны, а потому что у одного присяжного дядя Коля, у другого полюбовница Ленка, а у третьего мама Ирена Стефановна. Конец не меняет ничего, кроме приговора: оправдывают чечененка не потому, что доказательства испортились (опровергали их, не в пример Люмету, довольно неряшливо), а потому, что у шестого присяжного обнаружился папа Изя, у седьмого бабушка Фира, а у десятого сын от первого брака Серега. Чтобы эта пародия на судопроизводство не рассердила рядового зрителя, приходится наспех дорасследовать шитое дело, уличая вторую после басурман пагубу русского народа - черных риэлторов, позарившихся на лакомую территорию в центре и расселяющих строптивых жильцов. Сам же Михалков в седых космах отставного офицера ГРУ ставит точку: нет супостатам.

За последние 20 лет он создал целый набор живых патриотических картинок: как русские люди присягу принимают, иностранцев потчуют, Сталина на воздушном шаре запускают, про амурские волны поют и на фиате катаются. Теперь вот новое учебное пособие: как русские люди чеченят судят.

Знамо как. По справедливости.

Лису гонят взашей, а зайку назад в лубяную избушку.