Русская жизнь. Мужчины (январь 2009)

«Вот увидите, что этим простофилям - неудачникам из второй гимназии ничего не будет. Выкрутятся превосходно и выйдут сухими из воды. Да еще старой обезьяне в очках здорово влетит из Петербурга за то, что из своего имения Молодечно гнилой картофель в „конвикт“ поставлял и тем морил их голодом». (Попечитель учебного округа Сергиевский, действительно, оказывал подведомственному учреждению такую хозяйственную услугу.)

Феликс оказался, действительно, хорошим пророком: через полгода дело о грешных школярах рассматривалось в Виленском окружном суде. Защита отвела из состава присяжных всех педагогов, произнесла прочувствованные речи и добилась для своих юных клиентов полного оправдания.

На другой день Феликс Дзержинский с номером «Виленского вестника» в руках прочел громогласно этот приговор и выкрикнул торжествующим тоном:

«А что, ведь вышло аккурат все так, как я предсказывал. Теперь эти парнишки станут поумнее и такими пустяками, как таскание монет из церковной кружки для личных надобностей, перестанут заниматься - найдется дельце посерьезнее. На этот раз уже не для личных нужд. В предприятиях молодецких не стоит размениваться на мелкую монету. Надо быть соколом, а не жалким вороненком. Надо бить сверху без промаха по самой лакомой дичине, а не пробавляться нищенскими крохами случайной поживы. Смелым если не Бог, так черт владеет! Нечего с трусишками мещанами церемониться. Бей без колебаний по ним, как по пушечному мясу, - больше все равно они никуда не годятся. Ничего вы, господа, еще не понимаете в таковских делах, не на шутку героических. Рутинеры и мямли вы робкие. Материнское молоко у вас на губах не обсохло!»

Я хорошо помню, что эту буффонаду Дзержинского в двух шагах от него терпеливо слушал семиклассник Василий Шверубович, впоследствии знаменитый артист Качалов. Шверубович укоризненно глядел с высоты своего роста через пенсне на небольшого Дзержинского. Встретившись со мной глазами, он покачал головой.

Я относился благодушно к этим «ницшеанским» выходкам скандалиста Феликса. Точно так же счел я безобидной шуткой и еще одно смелое предложение Дзержинского. Как-то, встретив меня в коридоре, он спросил меня конспиративной скороговоркой:

- Сперанский, ты решил задачу по алгебре у Родкевича?

- Кажется, решил прилично, - ответил я.

- Ну, а если ты там чего-нибудь не дорешил, то я могу у Родкевича на квартире, когда его жены не будет дома, вытащить тетрадь и дать тебе поправить или, еще лучше, - напиши дома все сызнова, а я сумею тетрадь переменить.

- Ну, что ты, Дзержинский, разве так можно, - сконфуженно заговорил я.

- Не хочешь - не надо. Тебе же добра желаю. Коли боишься - так храни свою невинность!

Прошло двадцать семь лет после моей последней встречи с Феликсом Дзержинским - юным гимназистом… Весною 1921 года мне необходимо было хлопотать об облегчении участи арестованного моего младшего брата. Я решил обратиться к Дзержинскому. Приехав в Москву, я сейчас же в кругу профессоров Московского университета - товарищей моей студенческой эпохи, узнал, что доступ к Дзержинскому очень труден, но что тех немногих, кто удостаивается приема, он поражает обаятельной любезностью. Я позвонил по телефону секретарю Дзержинского Герзону и сказал, что на правах школьного товарища прошу приема по важному делу в самом спешном порядке.

- А Феликс Эдмундович вас помнит? - спросил меня недоверчиво чисто бюрократический голос.

- Надеюсь, что да. Благоволите у него справиться.

- Хорошо. Я его спрошу. Будьте любезны позвонить через пять минут.

По истечении столь короткого срока этот же голос сказал мне:

- Феликс Эдмундович вас прекрасно помнит и будет очень рад видеть вас или сегодня в половине восьмого вечера, или завтра в четверть одиннадцатого утра. Вы очень хорошо сделаете, профессор, если не опоздаете, потому что товарищ Дзержинский приедет в служебный кабинет только для вас.

С некоторым волнением готовился я на другой день к встрече со старым школьным товарищем. Решил сразу и твердо обратиться к нему на «вы». После формальностей при входе в обширное здание ВЧК я был приглашен в его кабинет. Передо мною был новый Дзержинский… Мы очень смущенно вглядывались в лица друг друга, напрасно ища в них остатки знакомой «детскости»… Чего-то очень важного мы друг другу не сказали.

- Простите, Феликс Эдмундович, что отнимаю у вас время.

- Пожалуйста, пожалуйста, Валентин Николаевич. Очень рад быть вам полезным. Прошу вас совершенно не церемониться…

Самое трудное - вступительная минута прошла благополучно для нас обоих. Служебный разговор сразу попал на верные рельсы. Застенчиво потупив глаза, Дзержинский просил меня простить медлительный бюрократизм его подчиненных. Это извинение прозвучало милой и дружелюбной непринужденностью. У меня явилось желание напомнить моему собеседнику что-нибудь из наших интимных школьных воспоминаний, но я быстро подавил в себе это желание, должно быть потому, что боялся впасть в оскорбительную для него откровенность. Так, по моей вине, повеяло ледяным дыханием официального холода в кабинете Дзержинского…