Русская жизнь. Интеллигенция (февраль 2008)

- Я бы не сказал. Скорее политика рассматривалась как часть культуры. Даже на Южинском переулке, в мистическом «Южинском кружке», строились планы убийства первых лиц государства. Мамлеев называл Ленина «красной обезьяной». Как-то я решил познакомить его со своим отцом, видным представителем номенклатуры и большим, по тем временам, либералом. Папа стал ему что-то говорить о Ленине. Свой ответ Мамлеев начал: «Вы понимаете, красная обезьяна…» На что мой отец предложил: а давайте-ка мы с вами лучше водки выпьем.

- Обитатели салонов мыслили себя новой аристократией. А легко ли было попасть в этот круг?

- Легко. Это вообще была разомкнутая система, никакого герметизма. Везде сидели одни и те же люди. Все ко всем ходили. Мы могли встретиться на бульваре и еще долго выбирать, кому оказать честь своим посещением. Двести-триста квартир ждали нас каждый день, только раскрой записную книжку. Каждый день! И никаких предварительных звонков! Звонили только новым, еще незнакомым людям, а к знакомым все ходили запросто! Это была другая страна, другая планета, с другой системой общения и коммуникации. Я шел по улице Горького, и у меня язык уставал здороваться - половину прохожих я знал по именам.

Лианозово (конец 50-х - начало 70-х)

- Ядром этого салона была семья художников Ольги Потаповой и Евгения Кропивницкого, которые жили в Долгопрудном, плюс породнившийся с ними Оскар Рабин, который с женой Валентиной Кропивницкой поселился в Лианозово. А идеологическим фундаментом было лагерное изгойство шаламовского толка. Это был такой форпост поколения, ужаленного войной и лагерями, и если в целом по Москве это было размыто - во дворе моего детства на Плющихе, например, кто-то воевал или сидел, а кто-то нет, но внимания на этом никто не акцентировал, - то в Лианозово это все было в концентрированном виде. И в бараке Рабина, и в квартире Кропивницких этот концентрат рванул. Люди с активными протестными настроениями, вынужденные выживать и не могущие забыть свой экстремальный военно-лагерный опыт, собрались и стали философствовать, чтобы просто осознать себя.

Там впервые появился и проявился Игорь Холин, великий поэт. Он шел в библиотеку, брал сборник Исаковского и сам, интуитивно, начинал доходить до того, как пишутся стихи. А потом писал: «Кто-то выбросил рогожу, кто-то выплеснул помои, на заборе чья-то рожа, надпись мелом - „Это Зоя“. Выходной, начало мая, скучно жителям барака…» Потом он приносил эти стихи Кропивницкому, а тот говорил: смотри, а есть ведь еще и другие размеры, рваный стих, белый. И Холин писал: «Умерла в бараке, сорока семи лет, детей нет, работала уборщицей в мужском туалете, для чего жила на свете?»

Тут же пишут картины, тут же пишут стихи, приходят новые гости, люди знакомятся…

Это возникло и пошло в рост так быстро и неожиданно, что КГБ просто не успел ничего с этим сделать. Они могли только отслеживать, но салон появился и зажил самостоятельно. К тому же на дворе стояла хрущевская оттепель, могли только контролировать и договариваться.

Южинский переулок

- Этот кружок сформировался в читальном зале Ленинки, точнее, он зародился в тамошней курилке. Книги по философии, мистике, эзотерике (КГБ тогда еще не осознавал степени их влияния, и вся эта роскошь еще стояла в открытом доступе, люди их читали и обсуждали). Постепенно все со всеми перезнакомились, и Мамлеев стал приглашать народ к себе в гости. Просто он жил ближе всех.

- Как выглядела его квартира?

- Ха, квартира. Это был барак! Общие кухня и удобства. Мамлееву надо было звонить шесть раз. В конце длиннющего коридора у Мамлеева были две маленьких смежных комнатки, в одной из которой окно смотрело в стену соседнего дома. Никакой особенной салонной обстановки, книги и книги. И очень тесно.

Этот салон носил отчетливый мистический оттенок. Люди, собиравшиеся там, называли себя «шизами» или «шизоидами», чтобы обозначить: еще не совсем сумасшедшие, но от нормы далеки. Создавались и вывешивались стенгазеты «Вечная женственность» и «Ее слезы»… Можно было увидеть такую картину - входит профессор в пиджаке и галстуке, его поддерживают под руки два бомжа. И он с этими бомжами ведет диалог, причем они в плане интеллектуального потенциала ни в чем ему не уступают.

- Люди собирались там каждый день?

- Каждый. Причем вопрос денег не волновал никого, если вдруг не было водки, сидели без водки. Но водка была всегда. Если хотелось есть, шли во двор магазина, где по желобу в подвал загружали картошку. Собирали паданцы и варили. Вопрос о том, что поесть или чего выпить, не стоял никогда. Было так тесно, что люди во время заседаний сидели на шкафу, туда передавали стаканы и тарелки.