Русская жизнь. Интеллигенция (февраль 2008)

По большому счету, анализировать это гениальное без кавычек произведение следовало бы подробно - поскольку смысла в него забито не меньше, чем, скажем, в «Волшебную флейту». Но в этом компендиуме и паноптикуме советской культуры нас интересует совершенно конкретная деталь - «Песня разбойников».

Напоминаю, о чем речь.

«Страшные лесные разбойники» пытаются тишком пробраться туда, где их не ждут. По ходу они поют.

Сначала вступает низкий хрипатый голос:
Пусть нету ни кола и не двора,
Зато не платят королю налоги
Работники ножа и топора…

Тут подхватывает другой, с издевательской ласковостью:

Романтики с большо-о-о-й дор-роги!

Пересечение тут выполнено гениально. Первые три строчки - совершенно стандартный зачин блатняка, и исполняются именно как блатняк. Четвертая строчка - бац! - штамп из типичной туристской песни, за исключением предлога «с». Если его не расслышать (а чтобы его расслышать, нужно «напрячь внимание»), получатся классические «бродяги-романтики».

Дальше припев. Вредными, гунявыми голосами лирические персонажи поют:

Не желаем жить, эх, по-другому не желаем жить, эх, по-другому (перебивочка)
ходим мы по краю, ходим мы по краю, ходим мы по краю…

Выражение «ходить по краю» вполне понятно, опять же блатной штамп, но разрешается он так:

…по краю род-но-му…

И снова банда оборачивается невинными туристами-краеведами.

Все это подчеркивается голосом, интонацией - брутальной в одних местах, глумливой в других.

Пошутить так случайно невозможно. Это была именно что пародия, сделанная очень умными людьми - которые видели, как машинка работает. Метаэзопов язык, намек ни на что, намек на то, что здесь намекают на что-то незаконное.

Теперь следующий поворот темы, на сей раз политический.

V.

То, что барды и КСП являлись чем-то «вольнолюбивым», как бы подразумевалось самой ситуацией. Вполне официальные крыла Ленинского Комсомола, распростертые над «сценой-гитарой» Грушинского фестиваля, этому как бы не мешали. Как не мешал тот факт, что различные Окуджавы, Визборы и прочие Никитины не вылезали из кинолент.

Причина проста. Запрещенность и гонимость проверялась не фактами, а все той же интонацией и атмосферой.

Бардовская песня поется о невинном предмете - скажем, о погоде, - но с тоном и словами, которые тянут как минимум на призыв к свержению государственного строя. То был своего рода апофеоз маскировки: содержание вмысливалось самим слушателем - иногда с основанием, иногда без.

Ну, например. Что было круче по интеллигентским меркам того времени - откровенно политическая песня Высоцкого про «профиль Сталина», или совершенно детская с виду песенка Окуджавы про капли датского короля? Ответ - капли! Ибо Сталин был «так себе», его даже партия осудила, а вот песню Окуджавы понимали как сверхсмелый намек на натурального датского короля, который якобы во время фашистской оккупации нацепил на себя желтую звезду, «как евреи», коих немцы обязали носить эти самые звезды. То есть это была, оказывается, песня о солидарности с гонимыми евреями. Все доказывали строчки «Если правду прокричать / Вам мешает кашель, / Не забудьте отхлебнуть / Этих чудных капель».

Еще интереснее был другой эффект. Самим тем фактом, что барды пели нечто с такой интонацией, они как бы утверждали - проклятая власть запрещает нечто вполне невинное и естественное. Барды шептали своей аудитории на ухо, под страшным секретом, - что-то вроде «Добро лучше зла», «Мойте руки перед едой», «Мишка очень любит мед» и все такое. Секрет заключался именно в шептании, в заговорщицкой интонации. Само то, что «добро лучше зла» и «мишка очень любит мед» говорилось тайком, на ухо, на квартирном концерте, сквозь шипение пленки, как бы доказывал, что все это нельзя говорить открыто, потому что «власти скрывают правду от людей». Власть, надо сказать, на это тоже велась: примечая, что банальности не говорят в голос, а шепчут, она начинала подозревать, что какая-нибудь песенка действительно содержит в себе что-то опасное и разрушительное, хотя и непонятно что. Эта непонятка очень напрягала начальников - ибо чувствовать себя дурой власть не любила, - и начинала в самом деле косо поглядывать на тех, кто любил поговорить о медведях и сладком. Интеллигенция торжествующе потирала кукиши в карманцах: «Как это мы ловко надули софью власьевну». И, пьянея без вина от собственной отваги, храбро подпевала очередной песенке про то, что всем зверюшкам нужно дружить, а кавалерам - пить капли датского короля.