Русская жизнь. Девяностые (июль 2008)

Не знаю, на каких складах пролежал этот Щербатской до середины девяностых, и кому он был нужен. Мутный вал интереса к «эзотерике» схлынул года четыре назад, но некий запрос еще оставался, особенно в провинции. Иньян работал с регионами, возил книги в страшных, промерзших до железных потрошков, машинах, куда-то в глушь, в эпический Саратов, где еще водилась интеллигенция, жаждущая духовности. Продать книжку в Саратове было тогда проще, чем в Москве. Некоторые особо ушлые имели точки в местных библиотеках, защищенных от приватизации какими-то местными законами. Не знаю, было ли такое у Иньяна. Так или иначе, он заплатил за «Избранные труды по буддизму» - так называлась книжка - сразу и полностью, что меня чрезвычайно радовало.

Теперь тяжкая задача втюхивания лежала на нем. А я был свободен, легок - и, разумеется, искал способа как-нибудь порабствовать. Например, постоять у Андрея на лотке с кассетами. Не худший вариант для мелкого торгашонка, птички божией, которая по зернышку клюет.

В советское время это называлось спекуляцией.

Советский книжный спекуль, впрочем, был человеком иного разряда. Поскольку начинал я - сначала как клиент, потом как пацан на подхвате - еще в советское время, то еще застал эту породу людей в пору их заката.

О, эти львы. Они все величались «букинистами», хотя по большей части занимались отнюдь не антиквариатом, а дефицитным свежаком. Конечно, тянулись и к прекрасному: кто из них не мечтал хоть раз в жизни перепродать собрание сочинений Достоевского - то самое «издание вдовы»? Или рвануть из рук какой-нибудь наивной бабушки, принесшей в скупку кошелку книжек из дедушкиного шкафа, собрание сочинения Буренина? Или найти на пыльной полке провинциального бука издание былин, собранное и подготовленное к печати Павлом Симони? Или хотя бы поиметь редкий литпамятник в девственном супере?

Увы, основные деньги делались на банальном Булгакове, Стругацких, зеленой протестантской Библии, в крайнем случае - на каком-нибудь ксерокопированном набоковском «Возвращении Чорба».

Все это было скучно, мелко. И все желали, разумеется, сдохнуть проклятой советской власти, которая не давала торговать легально.

Помню, как я гулял с одним таким деятелем - у меня были с ним дела - мимо булгаковской нехорошей квартиры на Патриарших. И как он жирными от тоски очами обвел загаженный поклонниками подъезд и сказал: «А вот здесь я бы палатку поставил, чтобы круглые сутки Булгаковым торговала. Я бы миллионером сделался за полгода максимум».

И тут же - быстро, на пальчиках, - сосчитал с точностью до рубля, почем бы он брал и почем отдавал, и миллионер в самом деле получался: где-то через полгода.

Сейчас, конечно, над этими расчетами можно только скорбно поржать. И даже не по причине не учтенных в те времена расходов. Товарищ не учел банальнейшего: не один он такой умный. Сейчас Булгакова трудно продать - даже по цене бумаги. Недавно я видел маленький зеленый томик в продуктовом универмаге для среднего класса. Рядом лежал журнал «Elle», который всем своим видом крыл Булгакова, как бык овцу. Жалестное зрелище, ей-Богу, жалестное.

Это, впрочем, было еще что. Куда более стойкими оказались иные иллюзии, свойственные советским мечтателям о рыночных свободах.

Самой стойкой была, пожалуй, идея «работы на себя».

Я имею в виду такую картинку, которую обожал рисовать своим читателям журнал «Огонек» околодевяностых времен выпуска, когда уже стало можно гулюкать за «частную собственность» и «рынок, как в Америке». Тогда тщательно вылепливался сусальный образ «хозяйчика» - мелкого производителя, приторговывающего своей колбаской или своим шитьем; «фермера», который поутру на мини-тракторе рассекает свое собственное поле; тетки-лоточницы, с пылу с жару продающей пирожки горячие, и с того имеющей честный приварок; владельца крохотного ресторанчика, самого стоящего за стойкой и доброжелательно улыбающегося постоянной клиентуре, приваженной несуетностью и отменным десертом; длинноногого мальчишки-торговца «чего изволите», копящего медяки на выход в большую жизнь. И все такое, прекрасное в своей невозможности.

Все эти сусальные картинки неизменно подкрашивались комментариями типа: «Да, это тяжелая жизнь: нужно много работать, мало отдыхать, думать об интересах клиента. Но зато - это и есть Свобода! Вы, сидящие в казенных учреждениях - рабы, рабы, рабы, ибо занимаетесь не тем, к чему лежит ваша свободная душа. А фермер и лоточница - они Сами Себе Хозяева. У них есть Свое Дело, которое они Ведут Как Хотят. Ибо это Свободные Люди. И эта Свобода… о, это чувство Свободы»… Дальше шли рулады и переборы каэспешного свойства - «счастлив, кому знакомо шипящее чувство дороги, где ветер рвет горизонты и раздувает рассвет».