Русская муза парижской богемы. Маревна

Этим человеком оказался ни кто иной, как Борис Савинков. «Поначалу Савинков не понравился мне совсем, – пишет Маревна. – Он производил впечатление обособленного, замкнутого и гордого человека. Его хорошо знали в России, и слава не оставляла его в Париже. Светские дамы преследовали его, как могли, и меня это поражало». Маревна, с присущей ей точностью, дает словесный портрет Бориса Савинкова, отмечая его легкие морщины вокруг глаз, его пронзительный, ироничный взгляд. Он всегда был подтянут и постоянно ходил в черном котелке и с большим зонтом, висевшим на левой руке. В «Ротонде» и в других местах его называли «человек в котелке». Однако постепенно неприязнь исчезла, и они подружились. Савинков и его жена помогали Маревне, буквально спасая ее от голода и жестокой депрессии в тяжелое для нее время.

В январе 1914 года Маревна получила телеграмму от своего дяди. Он сообщал о смерти отца. Это был тяжелый удар для молодой художницы. Она осталась совсем одна, без поддержки, без единственного родного человека. Скупые слова на голубом телеграфном бланке сразили ее. Она вчитывалась в них, не в силах поверить в произошедшее. Она не могла себе представить, что отец внезапно уйдет из ее жизни, не повидавшись с ней, не сказав прощального слова. Для Марии это было страшным потрясением. Горе раздавило ее.

Посылка от отца, которую получила Маревна, оказалась отосланной из Тифлиса накануне его кончины. Это была ежемесячная небольшая сумма денег и кавказские лакомства – сыр, халва, сухофрукты. Отец прислал также чудесный ковер и свою белую чесучевую накидку, о которой Мария мечтала. Увидев ее, она разрыдалась. Пока был жив отец, Мария ощущала, что она не одна на белом свете. С его кончиной начался новый этап в жизни молодой художницы, который потребовал от нее огромного мужества, жизненных сил.

И вот тогда в ее судьбу вошел человек, резко изменивший ее мир, принесший ей счастье любви и боль невосполнимых потерь.

ДИЕГО РИВЕРА – «ДОБРОДУШНЫЙ ЛЮДОЕД»

С началом войны жизнь в Париже весьма осложнилась. Немногочисленные и ранее, покупатели живописи совсем исчезли – было не до картин. Жизнь в «Ротонде» изменилась, многие завсегдатаи шумного парижского кафе ушли на фронт, записались в Иностранный Легион. Остались те немногие, которых признали непригодными для фронта по медицинским причинам. У Модильяни был обнаружен туберкулез, у Сутина – язва желудка, был поврежден левый глаз.

Париж опустел, притих, вечный праздник закончился. От войны было невозможно спрятаться, она настигала каждого – холодными нетоплеными мансардами, голодом, безденежьем. Маревне приходилось особенно тяжело – после смерти отца она лишилась поддержки, картины не продавались, да и денег на краски не было.

Выжить помогали две столовых, которые открыли русские эмигранты – Дилевский, бывший морской офицер, и талантливая художница Мария Васильева. Маревна описывает эту необыкновенную женщину. Маленькая, почти карлица, с пронзительным голосом, она буквально спасала от голода художников, поэтов, музыкантов. Они всегда собирались у нее, спорили о политике, искусстве, новых фильмах.

Горячие споры нередко заканчивались дракой, потом все мирились, слушали музыку, танцевали. Дым стоял коромыслом. Но зато всегда в огромном котле кипел гороховый суп с ветчиной, жарились котлеты, дымилась разварная картошка. Немудрено, что народу всегда набивалось битком. Любимым гостем Васильевой был Модильяни. Она с него никогда не брала денег, спокойно выдерживая все его выходки, даже тогда, когда он раздевался донага, призывая всех посмотреть как он сложен. «Я похож на бога?» – кричал он, а потом громко декламировал терцины Данте и пел итальянские песни. Бледные английские и американские девицы жадно его рассматривали и шептали: «Боже, как он прекрасен, настоящий красавец эпохи Возрождения».

Еще одним любимым местом сбора художников был кабачок, который открыла бывшая натурщица Розали. Она обожала Моди, но не могла выдерживать его пьянства, безалаберности. На одной из стен кабачка Моди нарисовал фреску, которая не понравилась Розали, и она выгнала Моди на улицу. Это его привело в бешенство.

– Дура, – говорил он, – неужели ты не понимаешь, что эта фреска стоит тридцать или сорок тысяч франков?

Розали рассмеялась:

– Что?! Эта мазня? Мне она не нужна. На следующий день все с ужасом обнаружили, что стена закрашена белой краской.

Когда Моди не стало, Розали страшно переживала. Она рыдала и повторяла: «Если бы я его кормила, он бы прожил дольше». Ей также было жаль и фрески, за которую, как ей сказали, она могла бы получить от трехсот до пятисот тысяч франков.

Именно там, в кабачке Розали, Маревна познакомилась с «обворожительным великаном», как она его называла – мексиканским художником Диего Ривера. Его имя было также объемно, как и его носитель. Полностью оно звучало: Диего Мариа де ла Консепсьон Хуан Непомусено Эстанислао де ла Ривера-и-Барьентос Акоста-и-Родригес.