Она посмотрела на него (вытаращенными) большими глазами. Щеки у Виктора покраснели от гнева.
– Ладно, иди, я подожду внизу.
Он отвернулся, помедлил, видимо собираясь с духом, и стал подниматься по скрипучим ступеням. Наталья ждала чего-то. То, что муж провалится в дыру, что кусок потолка упадет на него и убьет на месте. Ей хотелось сказать, чтобы он не ходил. Он прав – там опасно.
Наталья достала сигарету, закурила, а Виктор тем временем достиг верха лестницы, там он обернулся махнул рукой. Включил камеру.
– Под ноги смотри, – сказала Наталья.
Он ничего не сказал и зашагал дальше. Его фигура уменьшалась на глазах по мере того, как Виктор отходил вглубь, отдаляясь от лестницы. Наталья выпустила облачко дыма. Волей-неволей она начала думать о Страшной Книге. Самое лучшее – писать ее здесь, в доме. Именно таким она его себе представляла, нечто среднее между средневековым замком и готическим особняком викторианской эпохи, какой описывала Эмили Бронте в «Грозовом перевале». К этому добавлялось и что-то темное, неясно-сумрачное из времен Николая I, такое далекое и зловещее, что Наталья не могла передать словами. Если бы она не испытывала такого жуткого ощущения надвигающейся беды, то преспокойно могла бы работать и здесь… Ну, например, привезти сюда столик и раздвижной стул, положить ноутбук. Разместиться прямо в холле.
Безумная идея. Такая только мне могла придти в голову. Наталья посмотрела наверх, но Виктор уже исчез, были слышен скрип половиц под его ногами.
Он остановился на пороге большой залы с высокими потолками. Судя по всему, здесь проходили приемы, возможно, и балы. Предки Виктора были состоятельной графской фамилией и, вероятно, могли себе позволить подобные мероприятия. Когда-то тут кружились танцующие пары, а оркестр сидел вон там, на верхней площадке; возле стен с высокими окнами стояли дамы и кавалеры в дорогих платьях; они смеются, пьют охлажденное шампанское, перебирают местные сплетни, судачат о делах в Петербурге и последних светских сенсациях… У Виктора захватило дыхание. Не опуская камеру, он осматривал зал, и в его мозгу вспыхивали яркие, четкие, как цифровые снимки, образы… На миг ему показалось, что он слышит голоса и улавливает запах французских духов. Его окружала история. Мысли, чувства, желания, мечты давно умерших людей. Их любовь… и ненависть. Вдохновение и разочарование. Особняк пытался что-то передать ему, какое-то послание. Но что оно значит? Или это только воображение, подготовленное к восприятию этого места долгими раздумьями?
Виктор выключил камеру и почувствовал, как здесь жарко. Несмотря на сквозняк, гуляющий по залу, пот тек у него по вискам и шее, и дышалось с трудом. Он посмотрел на потолок. Отделка осыпалась, основная часть была увезена, паркет вырван. В полу зияли огромные дыры. Виктор решил, что дальше не пойдет. Опасно. Особняк опасен… и не по той причине, о какой думает Наталья (а, собственно, о чем она думает?). Дом разрушен на восемьдесят процентов, трудно ждать от него вежливости и хороших манер. Такие времена прошли. Для того чтобы оживить эти стены, надо долго работать.
Выходя, Виктор ощутил, как тяжелый шмат холодного воздуха лег ему на спину. Опять то же самое чувство страха – необъяснимое, давящее. От вдохновения, которое он испытал, войдя в дом, ничего не осталось. Виктору хотело бежать отсюда со всех ног.
Пробыв наверху минут пятнадцать, обследовав боковые помещения, Виктор спустился к жене. Наталья заметила, какое у него лицо, но ничего не сказала. Румянец на его щеках распределялся неровно (всегда в минуты сильного волнения); в основном, кожа была белой как молоко. Лицо потное.
Он боится, подумала Наталья, ему здесь не по себе. Ничего удивительного…
Виктор достал пачку жевательных резинок, бросил одну подушечку в рот. Протер платком шею и лоб.
– В общем, так же, как везде. Пойдем. Посмотрим, что тут еще на первом этаже.
На экскурсию по первому этажу они потратили еще почти час. Наталья сходила по просьбе мужа за фотокамерой и снимала места, которые он указывал.
Были уголки, которые Наталье особенно не понравились. Они только укрепили ее мнение о том, что особняк никогда не будет ее другом, не будет ее