Русская Америка: Открыть и продать!

Эх, если бы это было так! Но на деле Николай все чаще смотрел на будущее России через очки Нессельроде…

Тот же Труайя сообщает о российском министре иностранных дел, что он, сын немецкого католика из Вестфалии и еврейки, перешедшей в протестантизм, был-де «до конца предан своей новой отчизне»…

Н-да…

Нессельроде был более предан Меттерниху, чем даже Николаю. А уж преданность России? Если и были Нессельроде и Россия связаны каким-то словом с корнем «пред», то это было слово не «преданность», а «предательство»!

Нессельроде заявлял, что он — «лишь простой инструмент выполнения приказов и политических планов Его Величества», однако был хотя и инструментом, но — далеко не царя…

При этом как раз в конце двадцатых — начале тридцатых годов Николай в вопросах внешней политики оказывался однозначно не ведущим (как Александр), а ведомым… Ведомым Нессельроде, который, в свою очередь, был ведущим лишь для царя, будучи сам ведом внешними антироссийскими силами.

Александр внимательнейшим образом читал всю дипломатическую переписку, и по его пометам заметно, что он ориентировался вполне профессионально даже в деталях.

Николай переписку читал тоже, но в первые годы, как правило, просто фиксировал факт ознакомления с депешей и помечал: «Одобрено» .И — не более того.

У руля же стоял «верный» Карл.

Удивительно, но, например, советский историк Виноградов всерьез писал, что «за долгие годы службы Карл Васильевич научился оставлять свое мнение на пороге императорского кабинета». Если здесь что и верно, так это — утверждение о том, что у миниатюрного по габаритам любителя хороших вин и кушаний, дамского общества и музыки, собственного мнения не было. Но не было потому, что он руководствовался мнением Меттерниха и K°, да и — еще кое-кого…

29 июля 1826 года, еще при Булдакове, РАК обратилась уже к Николаю, всеподданнейше извещая, что после вступления в силу российских конвенций с англосаксами Компания «находится в таком бедственном положении, что угрожается не только для себя уничтожением существования своего, но и для всего тамошнего края совершенным оного разрушением».

Замечу, что литературный стиль этой записки был далек от былого, определяемого повешенным Рылеевым.

А Нессельроде издевательски повторял, что конвенции выгодны РАК и что через десять лет мы-де можем запретить англосаксам и ловлю, и торговлю.

Котиков тем временем истребляли, индейцев — спаивали и настропаляли против русских. А Нессельроде увлеченно занимался выращиванием камелий в своей загородной оранжерее — его коллекция этих крайне капризных цветов была на редкость хороша.

Камелия может сбросить бутоны при простой перестановке с места на место, она очень привередлива к температуре, освещению и влажности воздуха, и от любителей-цветоводов требуется большое терпение и заботливое отношение.

На камелии у него души хватало…

Федор Иванович Тютчев — долгие годы подчиненный Нессельроде, в 1850 году писал о нем:

Нет, карлик мой! Трус беспримерный!
Ты как не жмися и не трусь,
Своей душою маловерной
Не соблазнишь Святую Русь…

Чувства в этих строках много, но истине они не соответствуют. И Нессельроде был не так уж труслив, и Русь он соблазнял не раз…

Вот еще одна его оценка:

«Сын исповедовавшей протестанство еврейки и немца-католика, друга энциклопедистов, пять раз менявшего подданство, крещенный по англиканскому обряду, рожденный в Португалии и воспитанный во Франкфурте и Берлине, до конца жизни не умевший правильно говорить и писать по-русски, граф Нессельроде был совершенно чужд той стране, национальные интересы которой он должен был отстаивать в течение 40 лет».

Эта цитата взята не из монографии советского историка, а из книги уже знакомого нам историка августейшего — великого князя Николая Михайловича.

Но с какой стати Нессельроде — этого убежденного космополита, столько терпели, да и не то что терпели, а доверяли ему важнейший государственный пост?

Нет, «карлик» был не так уж и слаб…

НЕССЕЛЬРОДЕ стал ведущей фигурой в российском МИДе уже в 1812 году и ведал внешней политикой России до 1856 (!) года, все это время будучи фактически министром иностранных дел в России.

Приобретал все больший вес и такой внешнеполитический «эксперт», как француз-эмигрант граф «Яков Осипович» Ламберт, который еще в начале 1817 года заявлял, что России вследствие ее географического положения не предначертано большое развитие ее морских сил.

В николаевской России особое влияние приобретал и еще один иностранец — министр финансов с 1823 по 1844 год (в 1845 году он умер) Канкрин.

Честно скажу: я так и не смог разобраться в такой сложной фигуре русской истории, как уроженец гессенского города Ганау, ставший в России графом, Егор Францевич Канкрин, российский министр финансов на протяжении двадцати лет.