Русь. Том I

Наконец в сумерках завиднеются голые верхушки ракит, лошади взойдут шагом на взволок и бодрее побегут, увидев в лощине большое село с широкой улицей, с сугробами снега, с ребятишками в толсто накрученных платках. Держа в руках веревочку от салазок, они провожают глазами — точно чудо — незнакомую тройку с бубенцами. Сани спускаются круто вниз, едут около сараев, ракит и, еще сделав два-три поворота по раскатанной ухабистой дороге, выносят на церковную площадь с лавками, ларями и желанным постоялым двором, который сразу узнаешь по коновязям и фонарю у ворот.

Крутая деревянная лесенка наверх; моющая в сенях пол молодка в сапогах на босу ногу и в отрепанном полушубке, прилипшая от мороза мокрая дверь и теплый дух горницы с запахом печеного хлеба и пирогов…

Пока возница в тулупчике вносит дорожный чемодан и одежду, чтобы согрелась у печки для дальнейшей дороги, за перегородкой хлопочет полная в ситцевой кофточке хозяйка. Поставленный у печурки самовар уже шумит, бросая красный узорный отсвет от решетки на пол. На стол у кожаного дивана накрывается грубая, но чистая скатерть, только что вынутая из комодика. Ставятся толстые с цветочками чашки и чайник с крышечкой на грязной веревочке. А потом ржаные с творогом ватрушки, яйца и принесенный из лавочки белый хлеб с изюмом. В то время как сам, чтобы отвлечь внимание от еды, ходишь около стен и рассматриваешь пожелтевшие от времени фотографические карточки.

Этот случайный приют от холода и усталости дальней дороги с его маленькими комнатками, в которых вечно копошатся и подходят к дверям в одних рубашонках дети, кажется таким милым и уютным с своими маленькими окошечками с двойными зимними рамами, с большой, всегда горячей печкой и стеклянной горкой с посудой, против которой в углу висят многочисленные образа и горит, мигая, лампадка.

Двухчасовой отдых в тепле за сонно шумящим самоваром, обильная, жадно съедаемая пища, и затем опять сонная укачивающая дорога среди потемневших в сумерках снежных полей с чернеющими вешками, с начинающейся в открытом поле поземкой и с отдувающимся в сторону хвостом пристяжной лошади.

И, хотя сейчас была весна, а не зима, и дорога была не дальняя, все-таки Валентин настоял на своем. И Ларька, при въезде в большое село, разогнав с горы лошадей, прямо направил их в ворота постоялого двора.

— Куда же вы поехали? — закричал Федюков.

— Необходимо остановиться, — крикнул ему в ответ Валентин.

— Ты не понимаешь, — сказал Валентин Митеньке, вылезая из коляски в своем белом пыльнике, — ты, должно быть, тяготеешь к семейному очагу и, очевидно, не способен к кочевой жизни.

— Вовсе я не тяготею к семейному очагу, — сказал Митенька, покраснев точно от позорного подозрения, — а просто я не понимаю, почему не поехать сразу в город, когда до него и езды-то всего два часа.

— Если ты русский человек, то поймешь, — отвечал Валентин.

Федюков молчал и покорно стал вылезать из коляски, даже не спрашивая, почему оказалось необходимым остановиться.

На крыльцо выскочил хозяин в жилетке с выпущенной ситцевой рубахой, с окладистой бородой и, засуетившись, пригласил гостей наверх.

Путники поднялись по лесенке с скрипучими перильцами.

— А у тебя тут хорошо устроено, — сказал Валентин, стоя в пыльнике и шляпе посредине комнаты с деревянной сосновой перегородкой, цветущей геранью на окнах и оглядываясь кругом.

— Стараемся, чтоб по возможности, — сказал почтительно хозяин, водя своими глазами вслед за взглядом гостя и стоя несколько позади его с тем выражением, с каким смотрит староста при приходе барина на работу.

А потом пошло, что полагается: самовар, оладьи, молоко, крутые сваренные в самоваре яйца.

— Вот тут пить не надо, — сказал Валентин.

Хозяин, стоя перед столом, извинялся, что плохо приготовлено и спать, может быть, будет неудобно.

Но Валентин сказал, что все очень хорошо и именно так, как требуется. А спать желательно не в комнате, а где-нибудь в сарае или под навесом.

— Слушаю-с, можно и так, — сказал хозяин. — Пуховички прикажете приготовить?

— Нет, именно этого и не надо, — сказал Валентин. — Спать нужно в сарае и прямо на сене.

— Слушаю-с, — повторил опять хозяин. — А вот Владимир Родионыч… Мозжухин, — может, изволите знать, — так они, когда у меня останавливаются, требуют всегда пуховик.

— А он здесь останавливается?

— Как же, — сказал хозяин, — когда на свою дачу едут. Поговорить очень любят, — прибавил он, улыбаясь, — и чтоб уважали. Хороший господин, простой.

— Вроде меня?

Хозяин несколько затруднился.

— Кто ее знает… разговариваете-то вы как будто просто…

Когда чай кончили, хозяин, забрав ситцевые, сшитые из цветных кусочков, одеяла, подушки с наволочками в цветочках, пошел впереди гостей, — каждую минуту предупредительно оглядываясь на поворотах, — под сарай, стоявший у мельницы.