Русь. Том I

— Не могу, с души воротит. — Авенир с отвращением махнул рукой, даже не оглянувшись на Федюкова, и продолжал, обращаясь к Валентину: — И я тебе скажу: нам предстоит великая миссия. — Он торжественно поднял вверх руку с вилкой. — Это даже иностранцы признают. Мы, брат, сфинксы. Об этом даже пишут, ты почитай. И подожди — пробьет великий час, мы себя покажем, логику-то ихнюю перетряхнем. Бери, бери, пока горячие, бери, не церемонься. Ах, хороши, посмотри-ка на свет, посмотри. — Он поднял блин на вилку и показал его на свет. — Весь в дырочках. Ну, как жалко, что Владимира нет.

— Вы вот распелись и не подозреваете, что вы не что иное, как самый злостный националист, патриот и обожатель своей народности, — сказал Федюков, недоброжелательно посмотрев на Авенира из-за бутылок.

Авенир подскочил как ужаленный.

— Я националист?…

И сейчас же, повернувшись к Валентину и Митеньке, прибавил, торжественно указывая на Федюкова пальцем:

— Вот подходящий собеседник для профессора. Тоже логики нанюхался (Авенир даже поднялся и говорил стоя). Но около нас вы с логикой ошибетесь. Да, я благоговею перед русским народом, перед его душой, потому что такой души ни у кого нет! — сказал Авенир, ударив себя кулаком в грудь. — И эта душа у всех одна, даже у того серого мужика, что идет по двору. В нем мудрость без всякой вашей культуры. — И вдруг, повернувшись в сторону мужика, крикнул:

— Иван Филиппыч, стой! Пойди сюда!

Мужик подошел к окну и, сняв шапку, положил локти на подоконник, оглядывая сидевших за столом незнакомых господ, как бы соображая, не имеет ли их присутствие отношения к тому, что его позвали.

— Ну-ка, скажи, брат, что-нибудь, — обратился к нему Авенир, сделав гостям знак, чтобы они слушали.

— Да ведь что ж сказать-то… язык не мельница, без толку не вертится.

— Довольно! — крикнул Авенир. — Уже сказано! Ну, пошел, больше ничего не надо. Видал? — спросил он живо Валентина, когда мужик, нерешительно надевая одной рукой свою овчинную шапку, пошел от окна. — В его душе вечная мудрость и тишина, а в нашей вечное беспокойство, потому что мы передовые разведчики о дальней земле. Там прилизались, украсили свои очаги, — кричал он, показывая рукой по направлению к печке, — а нас ничем не успокоишь. Никогда! Потому что для нас материальные блага — чушь! Культура — чушь! Красота — чушь! Все — чушь! Слышите? Я вам с профессором говорю.

— Что вы ко мне пристали с этим профессором, — сказал, обидевшись, Федюков.

— Ага, колется! И я вам скажу: все это хорошо (он указал пальцем на блины) — блины и прочее, так сказать, святыни и заветы старины, как говорит Владимир, — но если придет момент — все полетит к черту, и блины и заветы. От самих себя отречемся, а не то что от национальности. Вот, брат, как! И вы, Федюков, совершенно правы в своем отрицании национальности и действительности, — неожиданно закончил Авенир. Он указал при этом на удивленного Федюкова пальцем уже с несколько изнеможенным и усталым видом. Но сейчас же опять вскочил, загоревшись.

— Я вам скажу великую истину: мы велики и сильны тем, что мы… — он остановился, таинственно подняв руку вверх, — мы велики и сильны тем, что мы — ждем. А там ничего не ждут.

Он опять указал пальцем к печке. Потом стукнул себя пальцем по лбу и, сказавши: «Вот что надо понимать», — встал из-за стола, наскоро утерши носовым платком губы, подошел к Валентину и, прижав его в углу, куда тот пошел за пепельницей, сказал, подняв палец:

— И раз мы убеждены в великой миссии, то она придет, потому что это предчувствие того, что уже кроется в нас. Если бы не крылось, не было бы предчувствия, а раз есть предчувствие, значит…

— Кроется… — подсказал Федюков.

— Да, я и забыл, мы, собственно, к тебе и приехали по делу, — сказал Валентин.

— Именно?… — спросил Авенир, сразу сделав серьезное, даже тревожное лицо.

— Павел Иванович Тутолмин учреждает Общество для объединения всех слоев населения и хочет привлечь к этому все живые силы.

— Он агент правительства!.. — сказал Авенир таким тоном, каким говорят: он предатель!

— Ну что ж, что агент правительства, — возразил Валентин, — все-таки там поговоришь, выскажешься. А то ведь тебе тут словом перекинуться не с кем.

Авенир задумался.

— Ну ладно, идет! Приеду. Хотят подмазаться… — прибавил он, подмигнув. — Ну да не на таких напали.

— Что же мы, в город-то сегодня, я вижу, опоздаем? — сказал Митенька, подойдя к Валентину.

— В какой город? Зачем в город? — спросил Авенир, живо повернувшись к Митеньке от Валентина.

— Да вот он все спешит, хочет жалобу на своих мужиков подавать, — ответил за Митеньку Валентин.

— Вовсе это не я хочу, а ты хочешь. Я, наоборот, совершенно против этого, принципиально против.

— Ну так чего же ты беспокоишься?

— Раз уж дело начато, тянуть его нечего, — сказал Митенька недовольно и немного сконфуженно при мысли, что Авенир может получить о нем не совсем выгодное представление.

— Ну и подавайте после, — крикнул Авенир, — этот подлый народ стоит учить — мерзавец на мерзавце, — а сейчас и слышать не хочу. Мы еще рыбу вечером все поедем ловить. А сейчас ложитесь спать.