Русь, собака, RU

Или крохотное кладбище в Лаппеэнранте, в центре городка: несколько старых гранитных плит со стертыми именами, сосны.

Или кладбище при церкви под Портсмутом, с крестами, поросшими таким идеальным мхом, что казались реквизитом для Голливуда; оно соседствовало забор в забор с футбольным полем, по которому бегал наш Леша Смертин.

А на Тянь-Шане мне показали кладбище погибших альпинистов: куски скал, неведомо как перетащенные в расщелине к ручью (техника там точно пройти не могла).

Все эти места объединяло одно: они располагали к размышлению, элегии, даже грусти, но только не к отчаянию от того, что в дерьме жил, в дерьме и будешь погребен. Недвижимость рядом с ними не должна была терять в цене.

Это была эстетизация завершенного жизненного цикла. Красиво жил, достойно похоронен; наследники в черном и вдова благородно смотрятся у гроба. Я же говорю: Голливуд. 

***

Кладбища в СССР демонстрировали, если разобраться, отчаянную попытку приватизации земли, пусть и посмертно. Эта интенция реализовывалась посредством оград; именно разномастные ограды придают советским, а теперь и российским кладбищам убогий вид (без них они были б бедны, но терпимы). Урвать, ухватить право на четыре квадратных метра и не дать посягнуть на них соседу (а ведь нет сомнений, что посягнет — сами такие). Когда в 80-х под Ивановом открыли новое кладбище, где ограды на европейский манер были запрещены, похороны там расценивались как публичное причисление к социальным низам. Мало-помалу там стали расти низенькие огражденьица; постепенно все перешли на привычные.

Вторая интенция состояла в неколебимом материализме, понимаемом так: тем скорбим сильнее — чем материал дороже. Реализация популярной мысли, состоящей в том, что смерти можно дать взятку, облегчала скорбь и повышала социальный статус (в глазах самого утешаемого). Энергичный наследник добывал на могилу гранит и мрамор (провинции они не полагались), наследник ленивый ограничивался мраморной крошкой, а совсем уж люмпен выводил по бетону золотой краской звездочку или лавровую ветвь. Типа богато. Что выглядело примечательной иллюстрацией к борьбе с вещизмом и проповедям о духовном, звучащих в советское время на каждом уроке литературы.

А борьба за «хорошее» место на кладбище была сравнима только с битвой за гараж или за урожай. Государство же, будучи осведомлено о склонностях подданных, в отместку выделяло места под кладбища и гаражи непременно на неудобицах, вдоль железных дорог и в подтопленных низинах, а землю под садоводство на 1/6 части мировой суши показательно ограничивало шестью сотками.

Работой советского государства вообще было уничтожить человека.

Надо признать: работа была выполнена качественно и в срок. 

***

Эльдару Рязанову больше не снять про гаражи фильм: недвижимость приватизирована; проблема решена. С дачами тоже вроде все ясно: при наличии денег можно иметь дворец и сад.

Но кладбища по-прежнему остаются исключительной вотчиной государства, и с ними происходит то, что обязано происходить. Потому что в частном бизнесе результат может быть хорош или плох, но в государственном деле он только один, причем во всем, от армейской службы до пенсионной реформы, от работы ГАИ до работы ЖКХ. Он отвратителен настолько, что ты, узнав о гибели близкого в катастрофе, не можешь свою память этому государству доверить, а бежишь давать взятку директору, условно говоря, ФГУП «Востряганьковское», а потом, рыдая, прибиваешь к сосне у шоссе искореженное автомобильное крыло и врываешь рядом крест.

То есть делаешься от государства неотличим ни эстетически, ни морально. Там конкретные люди приватизировали публичную власть — тут ты приватизировал публичную сосну.

Когда я катаюсь на роликах по Поклонке, превращенной в мемориал, то есть тоже по своего рода кладбищу с точки зрения нравственных функций, я думаю, как замечательно, как бы прекрасно было это место, если бы средь кущ и рощ, средь свежепокрашенных немецких танков и наших катюш была бы выстроена не церетелевская пошлятина, а устроены скейт-парк плюс площадка для трюкачей-экстремалов на смешных маленьких велосипедах BMX. Представляете, сколь иначе звучала бы тема смерти и жизни? Это мог быть мирового уровня мемориал. А то, что сделал Церетели — все эти храмы-фонтаны-купола-стелы-бронзы-мраморы, та же надпись краской-бронзовкой.

Самое печальное, что вкусы Церетели, Лужкова и, я полагаю, народа едины. И по той причине народ будет получать те могилы, какие получает.