Рус Марья(Повесть)

Кто ни придет к ним — всем по душе приветливость хозяйки. Один все шутил: «Я на твою жену, Иван, свою вместе с тещей променял бы!» И сами они всюду были желанными гостями. Бывало, оденется — любо поглядеть. Муж зарабатывал хорошо, и сестра с братьями не забывали: к каждому празднику посылки от них.

И всегда Марья Ивановна в курсе всех общественных дел, всегда на людях. Четыре года в Любеже прожили, и все четыре года в совхозном женсовете была. Сколько уже лет при МТС в Ясном Клину, а и дня не провела без дела. Хоть одно мероприятие, которое обошлось бы без нее! На собраниях выступит не хуже других. Если надо в спектакле кого изобразить — и это может. Спеть или на гитаре сыграть — всегда пожалуйста! Кому какой совет нужен — идут к ней. Покацура сказал: «Да если бы ей дать хоть какое-нибудь образование, она вон где сидела бы — в области, а то и в Кремле!»

3

Ясный Клин примыкает к лесам. На бывшей помещичьей усадьбе, под вековыми соснами и дубами, — поселок машинно-тракторной станции. В центре поселка шумно, оживленно, а здесь, в проулке, где живет Марья Ивановна, — глухо. Будь ее хата в другом месте, давно бы немцы и кур побили, и корову увели, да и дело свое делать было бы ей куда опасней. То, что прежде было неудобством, сейчас обернулось выгодой.

Часто по ночам условный стук в окно: люди от Покацуры. Делятся лесными новостями. Горюют, что нет связи с Беспрозванным и нет никаких о нем известий. Черноруцкий все планы им порушил, гад… Срочно нужны сведения о постах и укреплениях, о численности и настроении вражеских солдат, о расписании поездов.

Поутру Марья Ивановна, подоив корову и закончив уборку, выходит из дому. На руке у нее корзина, в которой кувшины с молоком, творог, а иногда яички и масло. К ней уже привыкли: спекулянтка как спекулянтка, мало ли их.

Столько добра переносила фашистам — ведь пустой на железную дорогу не пойдешь, и все им, проклятущим, все им, сама хоть не ешь! Не будь такая нужда, разве дала бы врагу хоть малую кроху? Пулю ему и только пулю за нашу кровь и наши слезы! Просилась в лес, к партизанам: стрелять умеет, а кормить, обшивать и ухаживать за ранеными не ее учить. Но сказали, что ее работа здесь гораздо важней.

На станцию идти через весь поселок. Идет разведчица, присматривается, нет ли чего нового. А в каждом доме своя жизнь. В этом — хлеб для партизан пекут. В хате напротив — полицаи на постое: из местных никто не пошел в холуи, так набрали из других деревень.

Жорку Зозолева черт сюда принес на ее несчастье. Приглянулась она ему, что ли, или подозревает ее в чем: как завидит — и за ней, в ее ступочки ступает…

Многие хаты забиты: кто в эвакуации, кто в лесу. Несколько пепелищ — след, оставленный карателями. В доме директора МТС теперь новый хозяин, бывший счетовод Бирнбаум, из русских немцев, выдавший врагу эмтээсовские тайники. В хате старосты Петракозова — низ полицайский, а чердак партизанский. Этот человек наш, оставленный для подпольной работы. В бывшем клубе теперь казино, что ни вечер — пьянки-гулянки. Как-то заглянула в окно — подруга ее бывшая, Вера Пальгул, с фашистским офицером танцует, хохочет, толстуха, а немец из своих губ кормит ее конфетой. Жена агронома, кто бы мог подумать о ней плохо…

У своего дома к Марье Ивановне присоединяется Ольга Санфирова, разведенная с мужем молодая баба. И эта с корзиной. Общее между ними только то, что обе торгуют. Но разведчица приглядывается: а нельзя ли приспособить Ольгу к своему делу.

Женщины по дороге тихо переговариваются между собой о том, где и что можно выгоднее ‘Продать, судачат о Пальгулше, о предстоящем «вечере дружбы», который та организует в угоду немецким офицерам. Наверное, приглашать придет.

— Пусть только попробует!..

Санфирова усмехнулась неодобрительно на слова подруги.

— Ты, Марья Ивановна, все еще как при советской власти… Лезешь во все дела… Так и голову потерять недолго… Главное для нас — как-нибудь перебиться, себя сохранить!..

— Поучи меня, Оля, поучи…

— Да ну тебя!..

Недовольные друг другом, замолкают.

«Не шкуру свою, — думает Самонина, — а Родину обеими руками беречь надо! Остаться живой или быть убитой — об этом ли сейчас рассуждать…»

Пришли на станцию — и опять этот Зозоль, вражина, с белой повязкой на рукаве. Мордатый, вихлявый, этакий халимон, усмехаясь, загораживает дорогу. Так бы и плюнула ему в рожу.

— Что оскаляешься? Пусти!..

Полицай цепляется за руку.

— А может, я того… хочу за тобой поухаживать!..

Отталкивает его с силой.

— Тоже мне кавалер!.. Слова путного сказать не можешь… Эх ты, телега немазаная!..

Ошарашенный Жорка долго смотрит вслед.

Сославшись на то, что где-то ее ждут с молоком, разведчица уходит от Санфировой. И начинается ее работа.

— Рус Марья! — еще издали узнают немцы свою знакомую. Хочешь не хочешь, а улыбнись: улыбка — это не последнее ее оружие.

— Что панам угодно?.. Меняю на шоколад!..