Русь и Орда

Невры [37], по-видимому, колдуны. Скифы и живущие там эллины утверждают, что каждый невр ежегодно на несколько дней обращается в волка, а потом снова принимает человеческий облик.

Геродот

Вечером того самого дня, когда в карачевском дворце происходили только что описанные события, в новенькой пятистенной избе Лаврушки, стоявшей на самом краю посада, было тепло и людно. Вокруг большого, не успевшего еще потемнеть стола, неторопливо беседуя, сидело за трапезой несколько человек. Молодая хозяйка Настя с лицом, разрумянившимся от жара, ловко орудовала у печки, время от времени подкладывая всякой снеди в стоявшие на столе миски.

Не прошло и месяца с того дня, как молодые справили свою свадьбу, и Насте тут все еще казалось необычным: и просторная изба, выглядевшая хоромами по сравнению с ее прежним деревенским жильем, и новая добротная утварь, и обилие соседей, а главное — то уважение, с которым они относились к ее мужу, еще недавно безродному деревенскому пареньку. Новая жизнь казалась Насте почти сказкой, а потому хозяйничала она с охотой и усердием. Все спорилось в ее умелых руках, все вокруг блистало чистотой и порядком.

Сегодня был «прощеный день» — конец Масленицы, и перед вступлением в Великий пост люди предавались веселью и чревоугодию. После катания с гор, кулачных боев и других уличных потех Лаврушка позвал к себе на блины двух неженатых приятелей-дружинников, а Настя пригласила соседку, с которой успела особенно подружиться, — молодую еще вдову Фросю, с десятилетним сынишкой Сеней. Под вечер неожиданно пришли еще двое. Это были односельчане Насти, дед Силантий и молодой веселый мужик Захар Дубикин, присланные своей общиной с челобитной к князю.

Сейчас вся эта братия сидела за столом, освещенным горящею с двух сторон лучиной, и, справившись с огромной миской наваристых щей, приканчивала уже не первую стопку промасленных блинов, которые хозяйка то и дело подкладывала на плоскую деревянную тарелку.

— Эк потрафило тебе, Лавруха, — говорил Захар Дубикин, запивая очередной блин глотком браги. — Живешь ноне что твой боярин! Ведь год назад и сам ты о таком помыслить не мог!

— Истина, Захар! Кабы не князь наш, дай ему Бог сто лет жизни, не видать бы мне ничего этого. Так по сиротству своему и остался бы на деревне последним человеком.

— В народе бают, что Василей Пантелеич дюже правильный князь. Сказывают, для его все едино, что боярин, что смерд.

— То так и есть, — подтвердил один из дружинников.

— Вот же, вот! — сказал дед Силантий. — Потому и порешили мы прямо ему бить челом с нашим делом.

— А какое у вас дело? — полюбопытствовал второй дружинник.

— Да вишь, имеется там у нас один луг спорный. Спорности-то в ём, положим, никакой нету, энтот луг завсегда нашей общине принадлежал. Да только от деревни он далеко, и мы его годов пять али шесть не косили, — сена нам покедова и с ближних лугов хватает. Ну а теперь почал его выкашивать боярин Опухтин, — его вотчина с нашими землями смежается. Вот, значит, и опасаемся мы, как бы тот луг боярин у нас вовсе не оттяпал.

— А что думаешь! У бояр это скоро.

— Вот же, вот! Летось мы боярскому прикащику сказывали: коли боярину сена не хватает, пущай покедова косит. Только луг наш. А прикащик в ответ: «То еще бабушка надвое сказала, ваш аль не ваш! У вас, бает, на этот луг грамоты нету, стало быть, луг боярский, а не ваш». Грамоты у нас и точно нету, но нету ее покеда и у боярина. Ну, значит, как стало всем ведомо, что новый князь человек правильный, мир и порешил ударить ему челом, чтобы дело это по закону урядить.

— Не сумлевайся, дед, — сказал Лаврушка, — князь вас в обиду не даст. Он бояр не дюже жалует. А вот ты поведай лучше, как сегодня над вами леший надсмеялся!

— Да что тут сказывать? Одно слово — удружил, проклятый! Как есть сбил с пути, и в таком месте к тому ж, которое я не хуже своего двора знаю!

— Часа три по лесу блукали, — подтвердил Захар, — уже не чаяли и на дорогу выбраться, да, спасибо, дед Силантий тоже не лыком шит, знал, как лешему нос утереть!

— Расскажи, дедушка, все, как оно было, — попросила Настя, подкладывая на стол блинов. — Да и блиночки кушай!

— Благодарствую, хозяюшка. Кажись, уже сыт по горло.

— Ништо, дед Силантий, — сказал Лаврушка, — блин не клин, брюха не расколет! Ешь да рассказывай!

Силантий не заставил себя долго упрашивать. Он взял с тарелки румяный и лоснящийся блин, свернул его в трубку, обмакнул в миску со сметаной и неторопливо съел, оставив лишь самый краешек, который швырнул под печку. Затем допил брагу и туда же выплеснул из чарки последние капли. Человек бывалый, обычаи вежливости он соблюдал строго: сидя в гостях, не забывал почтить домового.