— Ну, спаси тебя Аллах, Рагим, — выслушав все, сказал Карач-мурза. — Твой отец поступил правильно и тем еще раз доказал свою мудрость и верность. Я этого не забуду. А ты отправляйся теперь к своим людям и ночью приведи их сюда. На рассвете мы выступим и коней жалеть не будем!
Глава 36
Воет, надрывается холодный осенний ветер — первый гонец и глашатай всемогущей Белой царицы, — расчищает путь снежному воинству своей госпожи. Яростно клонит вниз неокрепшие стволы молодых березок, срывает с деревьев последние желтые листья и метет их по темной земле неизвестно куда. В ином затишке упрется, зацепится за кочку жухлый листик, и тотчас, будто поверив в свою общую силу, начнут к нему лепиться другие, нагромождаясь целою кучей.
Но какая уж сила в единении хилых и обреченных? Разгонится, налетит на кучу безжалостный ветер, завихрит ее золотым смерчем и, вздыбивши высоко в небо, швырнет в разные стороны…
Не спесивясь более, мертвые листья безвольно кружатся в воздухе, оседают на плоские крыши и на покрытые осенней грязью улицы городка, прижавшегося к берегу Миаса. Мал и неказист городок — сотни полторы глинобитных или сложенных из камня домиков да вьющийся вокруг, по земляному валу, почерневший бревенчатый тын. Но и того бы здесь не было, не занеси судьба в этот дикий край лет тридцать тому назад чужого, русского князя. Вздумал он строить этот городок, чтобы каким-то делом заглушить злую тоску по родной земле, — построил и в память своего отчего города назвал его Новым Карачевом. Но сколь ни рвался он душою в Карачев старый, видно, на роду ему было написано оставаться тут вечным жителем: вон, поодаль, чернеет на кургане высокий дубовый крест — спит под ним князь Василий непробудным сном.
Но городок, им поставленный, не умер. Заселили его татары и, чтобы было полегче и попонятнее, стали называть Карачелем.
Мало что изменилось тут со времен князя Василия. Разве что прибавилось дюжины две таких же приземистых, невзрачных домишек да по повелению нового владетеля улуса, Карач-мурзы-оглана, лишь однажды заглянувшего сюда на короткий срок, выросла посредь города скромная каменная мечеть и при ней небольшая школа, где старенький мулла, когда не слишком докучали ему боли в пояснице, обучал грамоте десятка полтора татарчат.
Ничем не взял Карачель — небогат городишко, — но во многих татарских улусах и такого нет. Величаться ему нечем, да он и не величается, не бьет путнику в глаза никакими затеями, даже и казать-то себя не любит: летом прячется под густою листвой деревьев, а осенью так приладятся его мазаные домишки к поблекшему цвету берега, что только по черному тыну и можно распознать городок.
Так оно было, так оно будет. Но сейчас все тут выглядит по-иному: в один день прибавилось тысяч тридцать жителей, а было их здесь не более пятисот. Подошли два тумена конницы, за ними обозы с семьями воинов, и маленький каменный городок сразу оброс огромным городом войлочным, раскинувшимся по берегам реки в обе стороны, насколько хватает глаз. Куда ни глянь, всюду стоят кибитки, шатры и юрты, большие и малые, нарядные и замызганные, белые, серые, желтые, черные…
А одна юрта, что стоит на бугре, окруженная плотным кольцом других, — не юрта, а целый походный дворец: синие войлочные стены ее, расшитые серебряными драконами, плотно натянуты на легкий, но прочный бамбуковый остов. У входа — высокий шест с золотым полумесяцем наверху, а на нем семь белоснежных конских хвостов: бунчук великой хатуни Тулюбек-ханум. По бокам — парные стражи в кольчугах и островерхих шлемах, двое с копьями, двое с обнаженными кривыми мечами.
Носится по степи осенний ветер, леденит путнику кровь. Но в роскошном шатре татарской ханши тепло и уютно. Стены его изнутри увешаны драгоценными тканями, пол застелен пышным узорчатым ковром, ласкающим ногу, как соболий мех; по ковру раскиданы шелковые подушки, у боковых стен поставлены низкие диваны — оттоманки; с потолка на серебряной цепи свисает масляный светильник золотисто-розового стекла, в виде лотоса; под ним, на полу, — затейливый бронзовый мангал, полный искрящихся червонным жаром углей. Время от времени бесшумно появляющаяся рабыня подбрасывает в него шарики душистых смол и раздувает темнеющие угли пристроенным сбоку мехом.
Тешит глаз богатое убранство шатра, хорошо тут сидеть, когда рыщет снаружи неугомонный ветер! Много золота и много жизней отдано за то, чтобы окружить прекрасную хатунь Тулюбек-ханум всем этим уютом. Сотни воинов сложили свои головы, отбивая у маньчжурского хана синюю юрту с драконами; долгие месяцы, теряя людей и верблюдов, шел через горы и пустыни караван с этими тканями из далекой Индии; не одна бухарская женщина, приступив к работе на заре своей жизни, успела поседеть и ослепнуть, пока был закончен этот огромный ковер. А за розовый лотос-светильник отдал Азиз-ходжа фряжскому [255] купцу столько дирхемов, сколько в том светильнике поместилось.