Русь и Орда

— Того не опасайся, владыка: я с ним не разлучаюсь и он меня почитает, ровно второго отца. Я его научил Русь любить, как мы ее любим, а говорит он и пишет по-русскому так, что еще у него поучиться можно. И знает много: он жадный до учения, как иной пьяница до вина.

— Ежели так, он нам и как татарин немалую пользу принести может.

— Да что ты, владыка! — с обидою в голосе сказал Никита. — Какой же он татарин? Почитай, половина всех русских князей берет в жены иноплеменниц, разве же их дети оттого перестают быть русскими? Вот, к примеру, князь Юрий Володимерович, заложивший ваш город Москву, на половчанке был женат, — нешто сын его, святой и благоверный князь Андрей Юрьевич, с того стал половцем?

— Тот на Руси вырос, а этот растет в Орде.

— Да разве его в том вина? Эх, отче, поглядел бы ты на нашего княжича — не стал бы такого думать: он по обличью русский как есть. Лицом весь в родителя, только у того глаза были карие, а у этого — как небесная синь. И душою тоже чист и светел, как и отец его был.

— Как же звать-то его?

— В младенчестве звали мы его Ваней, — думали Иваном окрестить, как вернемся на Русь. Так я его и ныне зову. Ну а средь татар зовется он Карач-мурза. По отцу, значит, поелику Василея Пантелеича в Орде прозвали князь Карачей. Не умели, вестимо, татары-то вымолвить «Карачевский».

Схватив начало клубка воспоминаний, что было самым трудным, святитель припомнил весь этот разговор до малейших подробностей: он обладал необыкновенной памятью. И, пожалуй, не менее необыкновенной удачей.

«Прими, Господи, смиренную благодарность раба твоего, — удовлетворенно подумал он, — явил бо мне еще раз великую свою милость! Теперь знаю, как говорить с ханским послом».

И в этот самый миг келарь доложил ему о приходе Карач-мурзы.

Глава 9

Как и все в Орде, Карач-мурза немало слышал об «аксакале Алексее» и о той чудодейственной силе, которую ему приписывала молва. Большей части того, что рассказывали, он не верил, но и остающегося было достаточно для того, чтобы митрополит представлялся ему существом необыкновенным. Впрочем, это представление не вызывало в нем суеверного страха, как в большинстве рядовых татар. Как все люди своего времени, Карач-мурза верил в Бога и верил в чудесное. Но, как человек мыслящий и получивший хорошее образование, он пытался подыскать этому чудесному какое-то разумное объяснение или хотя бы постигнуть его первопричину.

В данном случае первопричиной чудес он считал глубину познаний русского старца, которому за святость жизни Бог открыл тайны высшей мудрости. Кроме того, он знал, что в годы малолетства Дмитрия всеми делами Московского государства мудро и твердо управлял Алексей, влияние которого на русского великого князя и сейчас, как говорили в Орде, было почти неограниченно. В силу всего этого Карач-мурза еще до встречи с митрополитом, был преисполнен к нему уважения, которое укрепилось и возросло во время приема у князя, когда Алексей своим своевременным вмешательством предотвратил резкое столкновение, к которому вела запальчивость Дмитрия и которого сам Карач-мурза всеми силами хотел избежать.

Железная, нерассуждающая дисциплина и слепое повиновение полученному приказу составляли основу татарского воинского воспитания. Такое воспитание получил и Карач-мурза. Отправляясь послом в Москву, он не допускал и мысли о том, что воля пославшего его хана может быть не исполнена. Но он искренне хотел, чтобы это произошло мирно, без насилия и без обид, ибо ехал на Русь преисполненный доброжелательства и, кроме того, хорошо знал, что великий хан Азиз-ходжа остановил свой выбор на нем именно потому, что и сам желал окончить дело миром: хан полагал, что Карач-мурза, в совершенстве владеющий русским языком и сам полурусский, лучше, чем кто-либо, сумеет помирить двух враждующих великих князей и установить между ними согласие.

Не понимая еще всей сложности внутрирусской обстановки и отношений, ханский посол наивно думал, что оба русских князя и сами стремятся к тому же и что он, таким образом, окажет услугу им обоим. А потому холодно-высокомерный прием, оказанный ему Дмитрием, его удивил и в глубине души обидел. И вместе с тем окончательно склонил его симпатии на сторону тверского князя, которого он и прежде готов был считать жертвою коварства и недопустимого нарушения законов гостеприимства со стороны князя Московского.

Понимая, что митрополит пожелал его видеть вовсе не для разговора о своих ордынских знакомых, а лишь ради того, чтобы извлечь из этого свидания какую-то пользу для князя Дмитрия Ивановича, в ущерб Михаилу Тверскому, Карач-мурза заранее решил быть непреклонным и требовать точного исполнения ханской воли.

* * *

— Рад тебя видеть, князь! Спасибо, что исполнил просьбу мою и зашел навестить старика, — сказал Алексей, поднимаясь навстречу гостю, приветствовавшему его почтительным восточным поклоном. — Не обессудь только за прием: я смиренный служитель Божий и хоромы мои небогаты.