Русь и Орда

— «Аще кто крадет скот во хлеве или в клети, то, ежели будет он один, платить ему три гривны и тридцать кун [87]. А буде татей много, то всем платить по три гривны и тридцать кун». Так прописано в «Правде Русской», — добавил отец Митрофан, свертывая пергамент.

— Погляди еще в Мономаховом «Уложении», — сказал князь.

— «Аще кто украдет овцу или теля, пять телят даст в тельца место, а в овцы место четыре овцы отдаст за овчя», — прочитал монах, развернув другой свиток.

— Можете отдать по четыре овцы этому человеку? — спросил воров Александр Михайлович.

— Откеда нам взять, твоя княжеская милость? Были бы у нас свои овечки, нешто полезли бы мы чужую красть?

— Стало быть, это не про вас писано. А ежели можете уплатить каждый по три гривны и тридцать кун, кабалу с вас сниму.

— Помилосердствуй, князь-батюшка! Да ведь за такие деньги десяток овец купить можно! К тому же и побил он нас изрядно!

— Побил он вас за дело. Разве вот зубы тебе напрасно вышиб. Ты что, противился ему, когда он тебя поймал?

— Где там, батюшка-князь! Ты погляди, какой он, бугай, здоровый! Смиренно терпел я побои, боясь, что инако он меня до смерти ухайдакает.

— Почто же ты ему в этом разе зубы вышиб? — спросил князь у елашинского мужика.

— Дюже взлютовал я на них, твоя княжеская милость! Зубов его лишать я, вестимо, намерения не имел и хлебыснул его по рылу не боле как в полсвиста. А он из хлипких оказался, вот у его зубы-то и повыпали. Только после того я его больше не бил, а поучил малость второго татя, да и свел их обоих к старосте.

— Кажись, твое учение они крепко запомнили, — заметил Александр Михайлович, одобрительно оглядывая литые плечи и здоровенные ручищи крестьянина. — Как звать тебя?

— Трофим, Иванов сын Лепёхин, батюшка-князь.

— Так вот, Трофим, что ты поучил татей, это неплохо и пойдет им на пользу. Одначе, ежели они не сопротивлялись, увечить их было неможно, а выбиение зубов — это есть увечье, и ты за него в ответе. А ну, отец Митрофан, поищи там про зубы.

Монах порылся в списках и прочел:

— «Аще кто выбиет другому зуб и люди кровь видят у во рте у него, то двенадцать гривен в казну, а за зуб гривну». Тако сказано в «Уложении» князя великого Володимера Всеволодовича.

— Стало быть, так, — сказал князь, минутку подумав, — двенадцать гривен в казну с тебя, Трофим, не беру, ибо бил ты людей не из озорства, а учил татей, кои залезли в твою клеть. Но за два выбитых зуба должен ты этому новоселу уплатить две гривны. Он же тебе повинен за овцу три гривны и тридцать кун, сиречь за ним гривна и тридцать кун. Как звать-то тебя, тать беззубый?

— Анисим, Захаров сын Лаптев, пресветлый князь!

— Можешь ты, Анисим, уплатить Трофиму Лепехину одну гривну и тридцать кун?

— Энто авось наскребу, батюшка-князь.

— Ежели наскребешь, кабалы на тебя нет. Только гляди: коли вдругораз в татьбе попадешься, велю бить батогами и выселю в обрат на Рязанщину. Мне здесь татей не надобно. Ну а ты, — обратился он к другому вору, — поелику тебе с зубами не столь посчастливилось, должен Трофиму Лепехину уплатить сполна три гривны и тридцать кун. Можешь?

— Где мне эдакие деньги собрать, пресветлый князь!

— Стало быть, пойдешь на полгода в кабалу к Трофиму, как староста тебе присудил. Запиши, отец Митрофан.

— Одну гривну и тридцать кун и я бы дал, — почесав в затылке, промолвил парень.

— Коли дашь, кабалы тебе всего четыре месяца, — сказал князь. — Ну, ваше дело кончено, ступайте все трое. Кто там следует? Выходи вперед!

Из толпы выступили и земно поклонились князю двое: один — высокий и плотный мужчина лет сорока, с бородою во всю грудь, в синей поддевке тонкого заморского сукна; другой — небольшого роста жилистый мужик — казался постарше и был одет по-деревенски.

— Кто такие и с чем пришли? — спросил Александр Михайлович.

— Я торговый человек, Лука, сын Трифонов Аникеев, — ответил первый, — а энто со мною Степка Хмыкин, зверовщик. Не единожды покупал я у него пушнину, и люди знают, — завсегда платил ему по совести и сполна. Тако же было и в последний раз, назад тому месяца три. А ноне он до меня привязался: плати, дескать, вдругораз, ты мне не всё заплатил. Я его и Богом усовещаю и гоню, а он все свое! Ну чего с им исделаешь? Вот и порешили сюды идтить, чтобы рассудила нас твоя княжеская милость.

— А ты что скажешь, Степан? — обратился князь к зверовщику.