Руны судьбы (Осенний Лис - 5)

Жуга стоял посреди дома, приподнявшись на носки и вытянувшись в струнку, и вращался, широко раскинув руки в стороны. В темноте казалось, что он вовсе не касается пола. И хотя двигался он совершенно бесшумно, девушке казалось, будто дом наполнен странной тихой песней, недоступной слуху, которая её и разбудила. Но всякий раз, как только девушка пробовала сосредоточиться, чтоб уловить мелодию или ритм, иллюзия мгновенно исчезала, и оставалось лишь одно, всё то же - ночь и тишина. И травник, медленно кружащийся вокруг себя в пустом озябшем доме. Так продолжалось долго, может, полчаса, а может, дольше, - Ялка потеряла ощущенье времени. И он качался и кружился так с закрытыми глазами, и пел без слов и звуков, а свеча мерцала за его спиной, и тень от травника лежала на стене, раскинув руки над границей темноты, словно большие страшные колеблющиеся весы.

Потом Лис безо всякой видимой причины сложил руки на груди и стал вращаться всё быстрее и быстрее, а в комнате вдруг сделалось ужасно холодно, и всё как будто зацвело и стало чёрно-белым и покрытым пыльной дымкой, словно в бане, когда поддали пару. Воздух горчил, как осенняя пыль. Несмотря на холод, Ялка вся вспотела. А травник уже не молчал: сквозь стиснутые зубы прорывалось его хриплое дыхание, а иногда - короткий стон на выдохе: "Х-х-а-а... Х-х-а-а-а...", как будто ему было больно или холодно.

А ещё через несколько мгновений Жуга остановился и Ялка увидела дверь.

Стены травникова дома теперь колебались и качались, словно дома больше не было, а был один лишь мягкий и размытый призрак. Девушка покрепче уцепилась за кровать, которая, по крайней мере, всё ещё казалась настоящей, твёрдой, и заставила себя смотреть дальше.

Дверь была, конечно же, не дверь. Но это был овальный сверху и прямой внизу проём на месте, где ещё недавно был камин; в него можно было войти. За этим проёмом начинался коридор, ведущий в пустоту, наполненную холодом и звёздами, которые то двигались, то останавливались, то вовсе пропадали. Ялке стало уже по-настоящему страшно - не от непонимания того, что происходит, а как раз наоборот - от понимания. Стены коридора матово блестели и лоснились и колыхались и опадали и вздувались, словно брюхо у змеи, которую вдруг вывернули наизнанку; и были они такими же чешуйчатыми, живыми и блескучими, как змеиная чешуя, а камин с кровавыми глазами-углями вдруг сделался змеиной головой. И Ялка с трудом удерживалась, чтоб не закричать при взгляде на эту змеиную даль, готовую пожрать всех и вся, как бы пожрал их всех Апоп, Кецалькоатль или Мидгард, если б только смог.

Откуда в голове у девушки взялись эти слова и имена, она не знала, да и не желала знать.

А за порогом виднелась маленькая фигурка мальчика, буквально застывшего в каком-то полушаге от двери, мальчика, который так и не опустил уже занесённую для следующего шага ногу. Он мало походил на Фрица, этот мальчик, да и видела его Ялка со спины, но малый рост не позволил ей ошибиться. Мальчишка этот замер, наклонивши голову и обернувшись чуть назад, как будто бы прислушивался. Ялка тоже прислушалась и различила, как за серой дверью тихий хор из сотен детских голосов как будто бы пел песню, а слова у неё были примерно такие:

Спи. В жарком огне испарится тоска,

Она улетит высоко в облака,

В небесной дали пропадёт навсегда

И в пламени солнца сгорит без следа.

Спи. Злое дыхание горных ветров

Споёт тебе песню холодных снегов,

Утащит несчастья и грусть без причин

И в пропасть обрушит с холодных вершин.

Спи. В синее море с далёких высот

Печали и горе река унесёт.

И боль, и усталость поглотит вода,

Они не вернутся к тебе никогда.

Спи. Примет усталое тело земля,

И будут осины, дубы, тополя.

Душа прорастёт как цветы и трава

И ей не нужны будут больше слова...

Но травник не стал её слушать, он сделал шаг и оказался за порогом и двинулся вперёд, к застывшему мальчишке, почти совсем не шевеля ногами. Дотянулся. А края двери вдруг стали смыкаться за ними обоими дымными смолистыми витками и вскоре слились в неровное, чуть шевелящееся нечто посреди комнаты, и оттуда матово заструился серый свет, который не был светом, а был просто - отсутствием тьмы. Ялка снова испугалась и зажмурилась, и на этот раз пролежала так довольно долго, а когда устыдилась своего испуга и обратно открыла глаза, ничего уже не было: Фриц снова лежал на кровати, уже не метаясь, и тихо, спокойно, без хрипа дышал.

А у изголовья кровати сидел Жуга и всматривался в черты спящего лица, бледные и заострившиеся от болезни. Потом он перевёл взгляд на Ялку, заметил, что она не спит, взял свечу в другую руку, чтобы воск не капнул невзначай на спящего мальчишку, и прижал палец к губам: "Молчи".

А рубаха его была мокра от пота, и с распущенных рыжих волос тоже капал пот.

В то утро они не сказали друг другу ни слова, только заварили крепкий травяной душистый чай и долго пили дымящийся взвар, сидя за столом друг напротив друга.

Потом Жуга вдруг протянул ей руку через стол, накрыл её ладонь своей и мягко сжал.

- Спасибо, - просто сказал он. Ялка так и не смогла понять, за что.