Руны на шевронах

С этого всё и началось! В смысле водить меня дед научил, когда ноги стали до педалей доставать. Подменял его частенько, у старого с возрастом то спина, то давление. Оно у нас запросто, когда полгорода, включая ГАИ, родственники.

Так что ничего такого в том, чтобы втыкать передачи «на слух», я не видел. А Катя радовалась:

— Давай того обгоним! А теперь этого!

Ну и докатился до гонок без правил. А куда б я делся, коли её величеству припёрло! Поупирался для порядку, но сдался всё-таки. Платила ведь Катя. Мне половину выигрыша или просто ничего, если проиграю…

Господи! Я впервые в жизни держал пятьсот долларов!

Первая гонка из одолжения. Второй раз уже спокойней. На третий раз сам шутливо спросил Катю…

Независимый стал, крутой! Маме послал тысячу баксов с барского плеча — она так благодарила! Им в маленьком городке много не нужно. Снял комнатку, хотя из общаги съезжать не спешил. Откладывал на гоночное авто, если Катя ко мне охладеет.

Зима выдалась бесснежной. После экзаменов и Нового года в…дцатой гонке просто выстрелил задний правый баллон. Хорошо, что задний — не кувыркался. И правый — потащило к отбойнику, а не на встречку. Я никогда не пристёгивался и на скорости под двести просто вышел…

И понял тут, что никогда не увижу Катю…

Снится какая-то смазливая малолетка в белом сарафане! Без переднего зуба! И доктор этот несёт, не понять что!

Вообще, можно понять, только зачем? Я, оказывается, просто умер. И никогда не увижу Катю…

Господи, что ж голова-то снова так болит!

* * *

Заметил систему — чем больше себя жалею, тем больше болит голова. К тому же если что-то болит, какое умер? Сказано ведь кем-то из мудрых, что жизнь — это боль. Ну и получаем ту же головную боль, только наоборот — живой я.

Простая логика, которая моё всё. Следуя ей, родимой, убедился, что живой, теперь подумаем, кто такой «я». Вот Манечка меня давеча перевязывала и обтирала, так хоть режьте — не моё это тело! Какое-то маленькое! Ну, не совсем прямо мелкое, но точно меньше моего!

Спрашивать у медперсонала зеркало я не стал. Вообще, молчал, чтобы не давать потенциальному противнику лишней пищи для размышлений. А что противник лишь пока потенциальный, для меня аксиома. Уж так воспитан.

Кстати, о воспитании. Катенька рассказывала мне о попаданцах и разных мирах, её веселило, что сам я такой литературы не читал. Забавляло девушку, что из гаджетов в классе долго только у меня был персональный компьютер!

Так вот себя попаданцем в чужое тело я считать не мог! Ну, не могут написать что-нибудь умное сочинители этакой мути!

Но факты…

Подошёл с другого боку. Пофиг я, сосредоточился на том, куда меня занесло. Вот некоторые учёные ломают голову, как установить контакт с другим разумом. Кто им сказал, что оно разумное? По каким признакам они это поняли?

Я начал с поисков иной разумности в собственном теле. Для начала принял вводную, что оно не моё…

Странно, но голова стала болеть меньше и как-то иначе — я будто ощутил неродные области мозга, знакомился с ними. Они тоже приняли моё существование и всё больше сдруживались со мной.

Ёлки! Как, оказывается, больно и грустно умирать! Того мальчишку я увидел во сне. Всего пятнадцать лет. Скоро будет шестнадцать, а осенью его отправят в кадетский корпус при Академии Генштаба Московского княжества. Должны были отправить.

Общался с Артёмом во снах. На мою удачу, его звали также. Он погиб, мне достался его растущий, хоть и немного поврежденный организм. Буду надеяться, что его душа нашла хороший приют…

Но всё равно даже организму легче умереть, чем менять хозяина, потому наша притирка шла так долго. Он свыкался с мыслью, что отныне всем в нём заправляю я и расставляю мебель по своему вкусу. А я привыкал к идее, что я чёртов попаданец!

Так сначала во снах я увидел Артёма, его старшего брата Григория, его папу и маму. Его любовь Танечку Сокольникову, что была его одноклассницей. Как его учили читать, как брат уговаривал его не бояться и спрыгнуть с ветки старой ирги, куда он сдуру залез в девять лет…

И как всё кончилось. Ехали всем семейством из загородного имения — отца неожиданно вызвали из отпуска. Папа велел сыновьям пристегнуться, хоть и ехали они сзади. Григорий честно выполнил папино приказание, но и Артёма не стал сдавать — тот просто из вредности лишь накинул ремень. Ехали по великокняжеской трассе, когда отец вдруг закричал:

— Тормоза! Что с тормозами! — и направил машину тормозить об бетонный отбойник.

Что-то в его голосе заставило Артёма открыть дверцу и выйти на скорости в сто шестьдесят километров. Его подбросило на дороге, последнее, что он запомнил — их седан врезается в бетон, летят искры, но внезапно уходит с трассы, порвав красную ленточку.

«Реконструкция», — успел подумать Тёма, и наступила темнота.

В целом общие знания я от организма получил и понял, что пора прекращать играть в молчанку.

— Ещё, — сказал я Манечке, возвращая пустую тарелку.

— Не надо! — молвил я, когда она вновь пришла с пиявками.