Руна смерти

– Феликс? Здравствуй. Рад, что тебя застал. Это Вильгельм. Привет тебе с севера, дружище. Слушай, мне нужна справка об одном человеке. Это частное дело. Пока частное… Короче, не в службу, а в дружбу. Да, записывай: Форман, Гельмут, последнее звание оберфельдфебель, 78-я пехотная дивизия, группа армий «Центр». В настоящее время демобилизован по ранению, инвалид, живет в Киле. Награжден Рыцарским крестом. Разумеется, Железным. Да, и вот еще что: его родители были в тридцать четвертом… – Юлинг на секунду замялся, – а может, в тридцать третьем арестованы. За что – не знаю. Записал? Меня интересует любая информация. И об его отце тоже. Куда был отправлен, жив ли, и если нет, то где и как умер… Я понимаю, что это может не получиться… Я понимаю, что не так скоро… Я пришлю тебе пару бутылок отличного французского коньяка. Привез из Гамбурга. Еще довоенного… Я ту войну имею в виду. Ха-ха! Да, вот еще что. Не состоял ли он в СС? В любом виде и качестве. Это важно. Напиши всё. Помнишь мой адрес ?

Попрощавшись, он положил трубку. Его телефон не прослушивался, об этом он позаботился с самого начала. Звонил же он через междугородный коммутатор своему знакомому в Берлин на домашний телефон. Конечно, всякое могло быть, но в этом разговоре ничего крамольного не содержалось. Единственное, к чему могли прицепиться, так это к использованию служебного положения в частных целях. Шарить по архивам вне служебной необходимости строго запрещалось. Однако все потихоньку шарили.

Ближе к вечеру, когда вернулся Ротманн, Юлинг зашел к нему в кабинет.

– Ну как съездил? Был у гауляйтера?

– Был, да не застал. Он отбыл на какое-то срочное совещание в Берлин.

Они помолчали, потом Ротманн, разбиравший что-то в нижних ящиках своего стола, спросил:

– А в Киль заезжал?

– Заезжал.

– Ну и?..

– Ну и ничего теперь уже совсем не понимаю. Чертовщина какая-то.

Ротманн выпрямился:

– Что за чертовщина? Ты нашел своего приятеля?

– Да. Мы выпили с ним по кружке пива недалеко от его дома. Понимаешь, Отто, или он врет, или… Короче говоря, он не помнит никакой башни. Помнишь, я рассказывал? Мы там еще шнапс пили из горлышка. – Юлинг оживился. – Оказывается, в это время он уже второй год был в армии и в ноябре сорокового их часть находилась в Восточной Пруссии.

Ротманн задумался.

– Да, это уже действительно непонятно. Но зачем ему врать?

– Самое странное в том, что его документы полностью подтверждают его слова. Он показал мне свою солдатскую книжку. Всё сходится. – Юлинг опять стал задумчивым. – И никаких упоминаний о приеме в СС. И фамилию свою он никогда в жизни не менял!

– Слушай, а не мог ты тогда просто напиться до чертиков, – Ротманн снова полез под стол и, кряхтя, бубнил оттуда, – поговорил с кем-то на башне, опять выпил. А потом у тебя сложилось впечатление… не сразу, с годами, что ты там видел этого Формана?

– Да я уже и сам об этом думал. Только я ведь тогда вообще почти не пил. – Он помолчали, вдруг что-то вспомнив, заговорил более оживленно: – Ну хорошо. Я ладно, напился и всё выдумал. Но он ведь мне и в этот раз подтвердил, что его отца арестовали. Откуда тогда я об этом знаю? Причем арестовали именно за разговоры о том убитом по ошибке музыканте и именно в тридцать четвертом году.

– Всё-таки в тридцать четвертом? – спросил Ротманн.

– Да в том-то и дело, – Юлинг встал. – Только он утверждает, что никогда мне об этом не рассказывал. А про музыканта вообще никому не говорил.

Ротманн бросил свои бумаги, вылез из-под стола и, подперев подбородок рукой, задумался.

– Что ж, остается объяснить всё это какой-то ошибкой в результате беспорядка в лагерной документации при Лиммере, – сказал он.

– Да нет, Отто, таких ошибок не бывает. Ты же сам говорил, что совпало четыре фактора: имя, фамилия, профессия и место жительства. И всё это относилось к человеку, реально проживавшему тогда на свободе. Ты уж объясняй тогда тоже, как и я, тем, что тебе это привиделось. И выходит, мы оба с тобой потихоньку трогаемся умом. – Юлинг, побродив по комнате, снова сел.

– Ну тебя еще можно понять. Ты был контужен так, что до сих пор сидишь на таблетках. А я-то при чем? Я вообще никогда головой не ударялся, – полушутя-полусерьезно продолжал Юлинг, – и, главное, наше помешательство, – он перешел на шепот, – почему-то связано с одним и тем же человеком. Точнее, с сыном и его отцом.

– Ну и какие будут предложения? – в голосе Ротманна не было ни одной шутливой нотки.

– Да я тут уже созвонился, пока тебя не было, с одним из знакомых. Попросил всё разузнать об обоих Форманах и написать. Да не очень-то уже на всё это рассчитываю.

Придя вечером домой, Ротманн обнаружил на журнальном столике записку: «Господин Ротманн, умер мой отец, и я прошу у вас разрешения не приходить в следующий раз. Если можно, я зайду еще сегодня вечером. Э.К.».

Это писала его домработница, приходящая раз в два дня в дневные часы, когда он, как правило, был на работе. Звали ее Элеонора Каше.