Руна смерти

– Именно тогда для меня и началась настоящая тотальная война, о которой за несколько месяцев до того начал говорить Геббельс. В своих размышлениях я, не применял этот термин, но тогда впервые осознал, что нет теперь ни фронта, ни тыла. Все мы, включая стариков, женщин и детей, стали солдатами фюрера. Вернее – его пушечным мясом.

Они шли по дороге, с одной стороны которой стояли строения фабричного типа. Вокруг было много людей, бредущих в разных направлениях. Многие шли в обратную сторону. Туда же изредка проезжали машины. Еще через километр людской поток к центру иссяк. Вскоре стало понятно почему. Дорогу перегораживали два мотоцикла полевой жандармерии с пулеметами на люльках, и полицейские открывали проезд в город только специальным грузовикам и командам. Толпившиеся с той стороны блокпоста люди умоляли их пропустить, но безуспешно. Вероятно, это были родственники горожан, жившие неподалеку. Их волновала судьба близких, но город уже опечатывался со всех сторон, как новая зона бедствия.

Ротманн о чем-то поговорил с одним из унтер-офицеров и повел Антона к расположенным неподалеку строениям. Их впустили в большой двор, охраняемый полицейскими. Это оказалась одна из фабрик керамической посуды. Во двор часто въезжали машины. Пожарники, спасательные команды, санитары и военные. Похоже, все они ждали рассвета, чтобы двинуться в сторону пожаров. На пустыре за оградой уже ставили большие палатки с красными крестами на брезенте. Стоявшие вокруг грузовики освещали фарами место строительства.

Какой-то человек, вероятно здешний сторож, провел Дворжака и Ротманна в небольшой домик и предложил располагаться в маленькой, но теплой комнатке. На столе горел огарок свечи.

– Ложитесь на этот топчан, – сказал Ротманн, – я пока разведаю обстановку.

– Вы что, не будете спать?

Но Ротманн, махнув рукой, вышел.

Антон лег. Всё тело ломила усталость, однако стоило ему только закрыть глаза, как он тут же погружался в зарево пожара. В его голове начинал нарастать шум, переходящий в грохот. Он открывал глаза – всё проходило, закрывал – всё начиналось опять. Тогда он сел, спустив ноги на пол, и долго смотрел на горящую на столе свечу, стараясь думать о чем-то постороннем. Он вспоминал ту свою жизнь, в которой не было бомб и постоянного чувства опасности. Но эти воспоминания представляли собой нечто сумбурное и нереальное. Реальным давно уже стало то, что окружало его здесь. Постепенно он становился человеком этого времени, всё более отдаляясь от того…

– Вставайте, Дворжак, точнее, Родеман, – Ротманн тряс его за плечо.

– Да, да. Ложитесь, Сколько времени? – Антон быстро пришел в себя и увидел, что еще темно. – Сколько я проспал? Теперь ваша очередь. Я посижу на стуле.

– Некогда рассиживаться. Я договорился насчет машины, идемте.

Они вышли наружу и прошли через двор за ворота. Ротманн подтащил спотыкающегося Антона к большому грузовику и велел забираться в открытый кузов. Обменявшись несколькими словами с водителем, он полез следом.

– Они едут во Фрейталь. Помните, у того пожилого таксиста там еще сестра живет? – объяснял Ротманн, когда они устраивались. – Это машина Красного Креста. Они опасаются резкого потепления и скорой эпидемии. А поскольку железнодорожное полотно повреждено, медикаменты и какие-то там растворы будут подвозить автотранспортом с ближайших станций.

В кузове был брезент, несколько ящиков, запасное колесо и еще что-то. Они сели на ящики спиной к водительской кабине, набросив предварительно на спину и подложив под себя большой кусок жесткого брезента. Его края они завернули на свои плечи и ноги и оказались достаточно хорошо укутанными от ветра. Водитель дал гудок, и машина тронулась.

Они сидели молча, прижавшись плечом к плечу, и Антон испытывал странные ощущения. Слева от него трясется вместе с ним на подпрыгивающем ящике эсэсовец, гестаповец, фашист, враг его народа и его культуры, человек если не иной веры, то иного безверия. Но странно, во всём мире это теперь единственный человек, на которого он может рассчитывать и полагаться. Он не только от него зависит, но также полностью ему доверяет. Их объединяет общая тайна, даже что-то большее. Понимание? Сходство взглядов? Нет, они постоянно спорят. «А ведь я знаю о нем больше, чем кто-либо другой в этом его мире», – думал Антон.

Через несколько минут их грузовик быстро катился туда, откуда на землю уже шел свет нового дня. Справа по ходу движения или слева от них горел город. Ежесекундно там в не разрушенных еще бомбами домах в дым и пепел превращались тысячи книг, картины, старинные панно и гобелены, мебель, лопались от жара знаменитые изделия из дрезденского фарфора, зеркала, рушились межэтажные перекрытия, завершая процесс безжалостного, неостановимого уничтожения. Полнеба над этим жертвенным алтарем заволокло черным дымом, который медленно сносило в сторону алеющего восхода.