Румянцев-Задунайский

Суматоха, вызванная приездом государыни и ее спутников, постепенно улеглась. Приехавшие расселились по комнатам, музыка прекратилась, установилась тишина. Но вот прошел час или даже меньше, и прозвучал пушечный залп, оркестр заиграл вновь. То был сигнал к началу пира.

Пир проходил в специально построенном здании. За длинным столом разместилось человек двадцать. Румянцева усадили между австрийским императором и французским посланником де Сегюром. Все внимание, разумеется, было обращено на императрицу. Произноси первый тост, предводитель местных дворян назвал ее величайшей из великих, добрейшей из добрейших и в заключение продекламировал стих Сумарокова:

— Петр дал нам бытие, Екатерина — душу.

Когда-то Екатерина противилась тому, чтобы ее называли великой. Но сейчас на лице ее было выражение приятности. С годами она привыкла к восхвалениям ее личности и уже принимала это как должное.

В ответ на тост представителя дворянства она сказала:

— Я служу Европе и империи, как повелевают мне Бог и моя совесть. Я никогда ничего не предпринимала, не убедись предварительно, что все, что я делаю, направлено на благо моего государства. Российское государство сделало для меня бесконечно многое, и я думаю, что моих личных способностей, направленных к благу, процветанию и высшим интересам государства, едва ли достаточно для того, чтобы я могла поквитаться с ним.

Речь императрицы вызвала новый прилив верноподданнических чувств. Все стали наперебой восхвалять ее личные достоинства, говорить о благах, которые она внесла в государство царственным правлением своим, божественной мудростью своей, — благах, сделавших всех ее подданных самыми счастливыми людьми, на свете.

После угощения все разбрелись по разным углам. Гофмаршал стал подбирать компанию для игр в покер. Екатерина первая изъявила желание сесть за карточный столик.

— А вы, граф? — обратилась она к Румянцеву.

Румянцев ответил, что был бы счастлив провести время в компании ее величества, но его ждут дела в губернаторстве и потому просит дозволения уехать.

— Разве вы поедете не с нами?

— Я буду встречать ваше величество в Киеве.

Екатерина взметнула брови, выражая неудовольствие, но удерживать его не стала.

Румянцев почувствовал облегчение лишь после того, как оказался в возке, и ямщик с гиканьем погнал тройку обратно, к Киеву. Впрочем, чувство досады его не покидало. Кутаясь в шубу, он с отвращением вспоминал речи, произносившиеся за столом. Сколько пустозвонства, сколько лести было в этих речах!

Лесть… Нет ничего постыднее, отвратительнее, чем эта униженная угодливость. И постыдность ее не только в том, что вся она соткана из лжи. Она оглупляет обольщаемых, побуждает мнить себя выше, чем они есть, и в конце концов делает их смешными в глазах нормальных людей. Поддаться лести — то же, что поддаться власти вина: в обоих случаях на какое-то время возникает ощущение ложной приятности, но конец бывает всегда печален…

Екатерина появилась в Киеве через несколько дней. Она осмотрела город, после чего сразу же поехала к Румянцеву, в его загородное имение. Там гостей ждал обед, ждал отдых. Этим имением, как и многим другим, Румянцев был обязан ей, императрице, и потому считал своим долгом щедрость оплатить щедростью.

5

Румянцев не ошибся в своем предвидении: вояж императрицы обострил отношения с Турцией. Порта встревожилась не на шутку. Она верила западным странам, а те давали понять, что сей вояж совершается неспроста, и советовали на всякий случай собрать на Дунае как можно больше войск.

К моменту приезда Екатерины в Тавриду войска Турцией в основном были уже собраны, фитиль в пороховую бочку вставлен, оставалось только поднести к нему спичку. И спичка была поднесена…

По наущению Порты кавказские горцы совершили набег на русские земли. В ответ на это русский посланник в Константинополе Булгаков по предписанию Потемкина пригрозил Порте «серьезными мерами». Порта в свою очередь выставила свои требования, свои угрозы. И тут началось…

Было еще не поздно залить водой фитиль войны. Екатерина и Иосиф вызвали в Севастополь, где завершали вояж, своих посланников при Порте, чтобы лучше узнать обстановку и дать им нужные наставления. Булгаков приехал осунувшимся от тревог и волнений. Он доложил, что Англия и Пруссия почти открыто призывают султана к войне с Россией, и султан, по всему, намерен последовать их совету. Во всяком случае, — армия турок быстро увеличивается, а на площадях и улицах Константинополя только и разговоров, что о войне… Австрийский посланник Герберт сообщил своему монарху примерно то же самое.

Выяснив обстановку, государи и министры собрались на совещание. Надо было принять разумное решение. Положение усугублялось тем, что к сообщениям посланников примешивалась еще одна неприятная весть: в Австрийских Нидерландах начался мятеж, пламя которого усиленно раздувалось ветром из Берлина.