Руль истории

Братская, да не нам, Польша спит и видит вернуть литовские и украинские земли аж до Черного моря. И в двадцатых. И уже тридцатые на дворе, уже Гитлер схарчил Чехословакию и навис над всей окрестной Европой, а в Варшаве, отъев из-под его стола несколько чешских крошек, по-прежнему грезят о том, чтобы слабым манием руки аннулировать три века истории Европы и вернуться к сладостному бардаку (то бишь «золотой вольности») «од можа до можа».

Мощнейшие европейские державы, Англия и Франция, то так, то этак планируют бомбардировки Баку и захват Закавказья. И в двадцатых. И уже тридцатые на дворе, уже Гитлер напал на Польшу, а они по-прежнему все норовят с аэродромов подмандатного Ближнего Востока развалить крупные города Кавказа и присоединить юг СССР к…

Нет, не к свободной Европе, как некоторые, наверное, с надеждой подумали. Всего лишь к тем же подмандатным территориям.

Про Японию и русский Дальний Восток уж и говорить нечего.

И уж совсем не стоит говорить банальности про самого Гитлера, который еще в двадцатых с открытым сердцем заверил мировую общественность, что за любезное лебенсраум он кому угодно моргалы выдавит, а уж славянским недочеловекам — и вовсе с чувством глубокого удовлетворения.

Меж тем заводы, какие при царе и сумели выстроить наперекор хапугам в эполетах — в руинах. Оружие делать не на чем. И не из чего. Даже сырья и то нет. То есть, оно есть, но шут знает где. Где-где? В Караганде! В мерзлоте! Там, где еще нет Норильска, там, где еще по сути нет даже Магадана. Ничего нет, на сотни километров — снега, вот и все достояние республики.

Как заманить на работу туда, в белую пустыню, в ледяное безмолвие, хорошей зарплатой, собственным коттеджем в саду, бассейнами с подогретой водой, развитой сетью дорог? Чтобы никель, молибден и хром наконец-то добывали Родине «сытые, здоровые, хорошо образованные и довольные жизнью люди», которые, кто же спорит, «работают куда лучше и результативнее, чем Павки Корчагины и тем более зэки»?

И при том каждый год — на вес золота. Вот-вот нападут не те, так эти. Вот-вот пройдут огнем и мечом, вот-вот полетят на давно расчисленные цели бомбовозы богатых и сытых, которые работают лучше. Вот-вот повалят осколочные, фугасные, зажигательные и химические на то белобрысые, то чернявые, а то и вовсе рыжие головы ни в чем не повинных советских детей, которых только-только удалось перелопатить (чего ныне отчего-то никак не удается) из прокуренных криминальных беспризорников в чистеньких, в самую меру озорных пионеров.

Что же делает, наглядевшись из Кремля на это безобразие, умный, благородный, добрый генсек Герцен?

Отчего-то мнится, что в ужасе стаскивает через голову известный целому свету генсеков френч и всей душой, равно как и всем телом, бежит по своему обыкновению в Англию.

Чистые руки, незапятнанная совесть. Пусть кто хочет с этими кошмарами разбирается. А я его потом отделаю со всем темпераментом интеллигента, обладающего прекрасным слогом и немалым состоянием. Уж из Лондона-то мне точно видно, что внешнего мира с его внешними вызовами у Кремля нет, и все выкрутасы тамошних людоедов не имеют никаких разумных объяснений. Просто шалые прихоти дорвавшихся до власти изуверов…

Когда проблема состоит в том, чтобы хоть на одну слезинку уменьшить море слез, которые так или иначе все равно будут пролиты, это не вдохновляет. Мелко как-то. Лучше так или иначе вовсе не иметь к тому отношения. Вот поговорить о том, что ни единой слезинки не должно быть пролито даже ради полной мировой гармонии — это да, это по нашему. По-похмельному. Нет большего счастья, как после недельного запоя проснуться и с трясущимися руками, с зенками, как у мороженой рыбы, заречься: больше ни-ни! Ни единой!

Слезинки.

И действительно — ни-ни. Ни единой. До следующего запоя.

Эта жуткая, безысходная квадратура круга вставала перед Россией всякий раз, когда обстановкой в окружающем мире от нее требовался очередной рывок в бесконечном догоняющем развитии. И всякое объективно необходимое перенапряжение приводило к очередному усилению гнета и одновременно — к очередной возгонке похмельного гуманизма быстроногой интеллигенции.

Откуда же это проклятие — нескончаемые судороги догоняющего развития, историческая эпилепсия? Говорят, эпилепсия — болезнь гениев, но что-то уж слишком больно, ей-ей… Может, ну ее, такую гениальность?

Тут по ходу пора для полной ясности ответить на очень простой вопрос: а достойна ли существования страна, в которой время от времени обязательно надо вот так? Может, ну ее? Пора бы уже ей… того?

Но если вот так сунуться к самому дну, к самому корню носом, становится очевидно: простые вопросы имеют очень простые ответы.

Для кого эта страна — своя, для того — достойна.

А для кого она «эта страна» — тем, конечно, легче.

Для кого она не своя, у тех доброта такая: как бы это ее наконец развалить — и тогда на лоскутках все улучшится и очеловечится.

А для кого своя, у тех совершенно иная: как бы это ее наконец улучшить и очеловечить — и при том не развалить.