Руль истории

Нет, правда, знакомая ведь картина — абсолютная нетерпимость, безудержная тяга к идеологической и политической экспансии, безоговорочное и поголовное объявление всех предшествовавших богов злобными демонами-искусителями, программное разрушение их храмов и даже статуй… Тупость, озверелость и растленность, а иногда и явная психическая неполноценность религиозных руководителей и их приверженцев были тогда настолько очевидны, что всерьез компрометировали человеколюбивые заветы основателей и казались для многих современников неоспоримыми свидетельствами ущербности самой религии. Император Юлиан Отступник даже попытался аннулировать христианство, будто его дюжина придурков с похмелья выдумала, и вернуться к богам предыдущих ступеней. Увы, никому не дано повернуть вспять колесо истории…

Коммунизм споткнулся и шумно хряснулся на возведенной в ранг священного долга вседозволенности во имя реализации своей модели посюстороннего грядущего, на аморальности по отношению к классовым врагам. И тем не менее построение бесклассового общества долго оставалось, а для многих и сейчас еще остается, чрезвычайно притягательным религиозным идеалом.

Другую исторически значимую модель сконструированного будущего предложил нацизм. В определенных кругах модно к делу и не к делу долдонить, что коммунизм и нацизм суть близнецы-братья. Это верно в том смысле, что нацизм политически возник и не без влияния коммунизма, и как реакция на брошенный коммунизмом вызов. Это верно в том смысле, что для реализации и той, и другой модели были созданы чудовищные государственные машины, которые принято называть тоталитарными. И все же есть весьма существенная и, возможно, принципиальная разница.

Ну хоть лагеря. Учение о тоталитаризме в значительной степени базируется на том, что, скажем, Аушвиц и Озерлаг суть одно и то же. При этом совершенно игнорируется, что лагеря Гитлера были результатом заранее запланированного, теоретически обоснованного геноцида, являвшегося сущностной частью построения нацистского светлого будущего. ГУЛАГ же после «философских пароходов» и относительно скромной по масштабам Соловецкой «перековки» вынужденным образом расцвел только тогда, когда в конце двадцатых годов, через целых десять лет после прихода большевиков к власти и их экспериментов с НЭПом, стало понятно, что естественными, чисто экономическими методами страну модернизировать уже невозможно — нет ни времени, ни финансов, ни людских ресурсов, ни минимально необходимой инфраструктуры, ни равноправной включенности в мировую экономику, и потому все, до последнего шурупа, нужно производить только свое. Лагеря Гитлера предназначались просто для уничтожения людей. Лагеря Сталина предназначались для создания любой ценой современной индустрии и ее сырьевой базы. Конечно, страдания людей и есть страдания людей. Преуменьшать их бессовестно. Но ровно так же бессовестно, принимаясь теоретизировать, строить свои обобщения на слепоте. А без этой нарочитой слепоты теория тоталитаризма сразу начинает хромать.

В нацизме предметом религиозного поклонения является собственная нация, а сутью предлагаемой модели будущего — ее очищение от «чужих» по крови, по возможности сдобренное мировым или хотя бы региональным господством. Это старая, как мир, идея, питавшая любую агрессию спокон веков, только доведенная до абсурда. Поэтому нацистское общество замкнуто, изолировано, как первобытное племя. Для коммунизма же нет ни эллина, ни иудея — и поэтому вход в религиозное братство всегда открыт, достаточно лишь уверовать в бесклассовую утопию. Нацизм предлагает постоянное для всего обозримого будущего противостояние расы господ и расы рабов, разделенных более или менее многочисленными прослойками так ли, сяк ли пораженных в правах получеловеков, недочеловеков, фольксдойчей, неграждан… Коммунизм, прошедший через горнило экспроприации экспроприаторов, теоретически должен был вскорости утвердить в человецех основанное на равенстве благоволение во веки веков — для всех. Именно поэтому коммунизм оказался притягательнее и жизнеспособнее нацизма. Именно поэтому коммунизм, пока практическая реализация его догм не бросила его в пропасть резни, столь часто удостаивался сравнений с христианством, чего нацизму не выпадало никогда. Именно поэтому в шестидесятых годах, когда коммунизм попытался порвать — и на некоторое время довольно убедительно сделал вид, что и впрямь порвал — с ГУЛАГом, на его религиозных идеях смогло вырасти поколение шестидесятников, которое при всех своих недостатках, при всей своей внутренней раздвоенности и даже разорванности было, вероятно, самым порядочным, самым бескорыстным и добрым, самым творческим из всех поколений, родившихся при советской власти. И выросло оно, между прочим, не без влияния основанных на коммунистических идеалах блестящих литературных утопий, до сих пор не утративших своей художественной ценности — таких, как романы и повести Ефремова и Стругацких. Ни подобных утопий, ни подобных людей нацизм не дал и не мог дать.