Рукопожатие Кирпича и другие свидетельства о девяностых

– Да не скромничай… Молоток, Сергей Викторович! Только что же ты этого Володю не уделал, как следовает быть… Сопатку бы разбил, зубы выбил, по почкам бы, по печени…

– Ну уж это, пожалуй, лишнее… Из-за бабы-то?.. Да и нас мужик какой-то в белом разнял… Что, мол, не из-за чего… Так-то, вообще…

– А, ну да… Слушай, Серёжа, – взболтнув винтом зажатую в руке бутылку портвейна, предложил вдруг нечистый, – а спорим, что ты не сможешь зараз бутылку вина из горла употребить.

– Я? Не смогу? Спорим! Давай в дом зайдём… Мне, чтоб закусить чем…

– Ага, в дом – там с Надькой придётся делиться!

– Точно… Я тогда сам метнусь по-тихому, у них в сенях сало на морозе… Только ты не уходи, как тебя там: Вас… Ван…

– Варфоломей я…

– Так ты будь здесь, Варфоломей!

– Да куда я денусь?! Буду, буду, – недобро усмехнулся нечистый вослед торопящемуся Серёне. – Я вам сегодня всем устрою Варфоломеевскую ночь! Ишь ты, сала захотел… Ха-ха-ха!

Не успел хохот нечистого отзвучать последней ноткой, как, скрипнув старенькими навесными петлями, из ворот Подползиных вынырнул Серёня.

– Слышь, Варфоломей, – пробормотал он, тяжело дыша от быстрого шага. – Надька, падлюка, дверь на крючок закрыла. Ну, давай я так…

– Давай, мужик, – подбодрил Серёню нечистый, ещё раз закрутив вино так, что из горлышка выпорхнул шлейф пламени, сопровождаемый резким запахом серы, а у самого черта под копытами снег проплавился аж до земли.

Серёня, зажав в одной руке бутылку, другой прихватив шапку и запрокинув голову, судорожно глотая, принялся цедить вино из бутылки. Находился он уже в достаточном опьянении, и портвейн как-то не бодро вливался в Серёнино горло, но ударить в грязь лицом да и упустить бесплатную выпивку считалось делом невозможным. Серёнин кадык, отмеряя дозы, вмещающиеся в глоток, мерно работал, катаясь туда-сюда под кожей и понемногу замедляя свой челночный бег. В какой-то момент процесс почти встал, грозя возможным возвратом уже употребленного портвейна в окружающую среду. Но Серёня справился, пролив, правда, некоторую часть вина мимо рта по подбородку, что в принципе являло допустимый процент потерь.

На мгновение Серёне стало до того худо, что он чуть было не рухнул мешком в снег, но затем по телу неожиданно пошло бодрящее тепло с покалывающим мышцы адреналином.

– Молоток, Серый! Матёрый ты парень, вот что я тебе скажу, – похвалил нечистый Серёню и мазнул ему ладонью по лицу, оставляя сажевый след пятерни на щеках. – Так, значит, мужик в белом вас разнял и сказал, что драться нет повода?

– Да! Вот козлина…

– А ведь он прав! Всё верно… Башковитый мужик – знаю его! Да и мы с тобой не дураки! Так, Сергей Викторович?

– Ну, ясен пень…

– И хорошо, что он пресёк вашу распрю! Но… зрить нужно в корень! В корень, говорю! – прибавив долю строгости в голосе, нечистый встряхнул за ворот потянувшегося за папироской Серёню. – Посуди сам! Вот мы, мужики, всегда бьёмся из-за баб: ломаем соперникам носы, крушим рёбра… чего там ещё?

– Шпагами, это… на дуэлях…

– О-о-о! А они? Припудривают носик и отдаются победителю! А такими, как ты… да и я – пренебрегают. И кто они после этого, а, Сергей Викторович?

– Кто? Да эти, как их, мать…

– Проститутки! Продажные твари, Серёжа…

– Точно! Ты прям в меня заглянул… Мной – всегда пренебрегают… Я бы их всех…

– И пора! Долой на хрен войны, возникающие из-за женских прихотей…

– …гнал бы поганой метлой!

– Метлой? Ха-ха-ха! Вот она – наша мужская слабость! Наша ахиллесова пята! Кстати, тот же Ахиллес… ты, Серёга, на него похож, мать родная не отличит, такой же в точности классический мужик… Так вот – он погиб от похотливости Елены Прекрасной. И ты по грани ходишь!

– Из-за суки этой?!

– Да! Сдохнешь – она и не почешется! Спрашивается, где справедливость, Серёжа?

– Где? – скрипнул зубами Серёня. – Нету?

– И не появится, пока мы не установим… Пока рогом не упрёмся! – боднул головой воздух нечистый. – Мы, мужики… Ты заподозрил друга, а знаешь ли ты простую истину: «Сучка не захочет – кобель не вскочит»?

– Точно, – откликнулся Серёня, наклоняя голову по-бычьи. – Ты вот правильно… Она же меня за слабака держит!

– Друг – святое! А баба – это сосуд греховный, мерзкий… Твоя Лидуха во всём виновата – её и проучить следует… Давай, Сергей Викторович, ты же мужик…

– Вот оно как! Я – мужик!.. Мною пренебрегать?! Ну, шалава! – уже не сдерживал голос Серёня. – Щас я её разукрашу!

– Давай, давай, – подбадривал нечистый. – Будет она у тебя цветная и в фонарях, как гирлянда с ёлочки… И не жалей её, баб на наш век хватит!

– Будет она у меня… Порешу суку! – наливаясь яростью, заорал Серёня и, хватив пустой бутылкой по металлическому столбу, побежал за Лидухой, сжимая в кулаке бутылочное горлышко с торчащими острыми кусками стекла…

* * *

Лидуха неуверенно приближалась к дому, стыдясь, что, уходя утром, обманула Пашку, пообещав скоро вернуться.

И вот это чувство стыда, уже почти забытое Лидухой, удивляло её и радовало одновременно.