Кавалер Толедо был одним из самых именитых гостей французского посла. Он вступил в беседу с неприступной Авилой, и та отвечала ему с обычным своим высокомерием. Но Толедо был наделен таким неотразимым обаянием, что герцогиня даже несколько раз улыбнулась. Тогда он заговорил с ней о Санта-Мауре. Беатриса выразила желание познакомиться с герцогом и даже несколько оживилась. Необычное поведение герцогини привлекло к себе внимание. Несколько придворных поздравили Санта-Мауру со столь блистательной победой, и он окончательно потерял голову; он уже видел себя супругом Беатрисы. Вернувшись домой, он подсчитал, насколько наследство Авилов превосходит приданое Инессы Моро, и с этого времени не скрывал своего пренебрежения к семье невесты.
На другой день утром кавалер Толедо позвал к себе Бускероса, для которого этот визит был великой честью. Решили послать герцогу письмо от Беатрисы, а вместо подписи приложить кусочек ленты. Подобная проделка ни у кого не вызывала угрызений совести. Письмо было загадочное: недоговоренность, намеки на какие-то трудности, а в конце назначалось свидание у герцога Икаса. У Санта-Мауры нельзя было отнять остроумия: вместо ответа он пунктуально явился на свидание. На этот раз Беатриса снова была надменна и неприступна, что могло расстроить все наши планы, но кавалер Толедо отвел Санта-Мауру в сторону и доверительно сообщил ему, будто Беатриса поссорилась со своим отцом, который во что бы то ни стало хочет выдать ее за испанца. Санта-Маура окончательно уверовал, что он любим, и ничто уже не могло омрачить его радости.
Мы продолжали переписку с нашим легковерным неаполитанцем; мнимые письма Беатрисы становились все многозначительнее, и вскоре из них можно было понять, что развязка близка. Но одновременно выражалось недоумение, почему Санта-Маура продолжает жить в доме Моро. Герцог и сам тяготился этим, но не знал, как порвать знакомство.
Однажды Санта-Маура вместо обычного письма получил длинное стихотворение под названием: «Сатира на грандов, вступающих в неравные браки». Начиналось оно так:
Сатира, как видно из этих строк, метила не столько в грандов, совершающих мезальянсы, сколько в богачей, которые стремились породниться со знатью. Творение было не плохим, не хорошим, как все, что выходило из-под пера Агудеса, но произвело ожидаемый эффект.
Герцог Санта-Маура не без злорадства прочел эту сатиру за обедом у Моро. Когда все с возмущением встали и удалились в другую комнату, герцог, не теряя времени на объяснения, велел запрягать лошадей и в тот же день переехал в гостиницу. На следующий день весь город узнал о случившемся. Мнимая Беатриса написала письмо, более нежное, чем обычно, и разрешила Санта-Мауре официально попросить ее руки. Что он и не замедлил сделать, но отец Беатрисы отказал ему, даже не сообщив об этом дочери. Он избавил тем самым неаполитанца от унижения и несколько уменьшил его сожаление об утрате Инессы.
Теперь оставалось примирить Суаресов с Моро. Произошло это следующим образом. Гаспар Суарес, разгневанный поведением сына, долго жил в гостинице затворником; наконец он решился выйти в город. Чтобы немного развлечься, он зашел в лавку виноторговца, которая находится около Ворот солнца. За одним из столиков сидели и оживленно беседовали между собой несколько мужчин, он подсел к ним и с видимым удовольствием прислушивался к чужому разговору, сам не проронив при этом ни слова. Это было не очень вежливо и свидетельствовало о том, что у Суареса в Мадриде не было знакомых. В другой раз наш негоциант сел рядом с двумя мужчинами, один из которых сказал:
– Я утверждаю, сеньор, что ни один торговый дом в Испании не может сравниться с домом Моро; утверждаю это с полным основанием, так как просматривал их торговые книги начиная с тысяча пятьсот восьмидесятого года, в которых записаны все деловые сделки за сто лет.
– Сеньор, – отвечал другой собеседник, – ты не станешь, конечно, отрицать, что Мадрид по своему значению уступает Кадису и торговля с Новым Светом позволяет заключать сделки куда более выгодные, чем мелкие денежные операции в столице. Поэтому я полагаю, что первый в Кадисе дом Суаресов достоин большего уважения, чем первый в Мадриде дом братьев Моро.
Поскольку это было сказано довольно громко, кое-кто из находившихся в лавке бездельников подсел к столу спорщиков. Суарес, с любопытством ожидавший продолжения беседы, отодвинулся к стене, чтобы лучше слышать и не быть на виду.