Руфь

— Мисс Вера знает, что тебе все хлопоты нипочем, Салли. Но ее заботит бедная молодая женщина, у которой, кроме нас, нет никого из близких. Мы знаем, что вместе с ней прибавится хлопот, и хотя мы не говорили с тобой, но рассчитывали на твою помощь. Ты ведь никогда не отказывалась помочь нам, Салли.

— Вы вдвое умнее вашей сестры, мастер Терстан, это я вам говорю. Мальчики всегда умнее. Верно, в доме прибавится хлопот, и вы можете рассчитывать на меня. Я работы не боюсь, только нечего говорить, что ее не будет. Словно если говорить «сахар», во рту станет сладко. Некоторые обходятся с другими как с малыми детьми, а я такого не терплю. Я не про вас говорю, мастер Терстан.

— Нет, Салли, не говори так, — вмешалась мисс Бенсон. — Я отлично понимаю, кого ты имеешь в виду. Ну пусть я не права, заподозрив тебя в боязни лишних хлопот. Я не знаю человека, который бы меньше тебя их боялся. Но мне хочется, чтобы ты полюбила миссис Денбай.

— Я думаю, так и выйдет, если вы не помешаете. Но мне не понравилось, что она уселась в кресло мастера Терстана. Сидит, понимаешь ли, в кресле с подушками! В мое время такие девчонки довольствовались табуретками.

— Она устала сегодня, — сказал мистер Бенсон. — Мы все устали. Так что если ты уже управилась со своими делами, Салли, давайте помолимся.

Все трое, теперь уже успокоенные, преклонили колена друг подле друга и прочли молитву «о заблудших».

Еще не пробило десяти часов, как все лежали в постелях.

Несмотря на утомление, Руфь не могла заснуть полночи, все время мысленно возвращаясь к своему горю. Много раз она вставала, подходила к окну и смотрела на тихий, спокойный городок. Минуя его серые каменные стены, трубы и высокие угловатые крыши, взор ее устремлялся к горизонту, к спокойно высившимся при ясном лунном свете холмам.

Было уже поздно, когда Руфь проснулась после долгожданного, только под утро наступившего сна. Сойдя вниз, она увидела Бенсонов, ожидавших ее в салоне. Это была уютная, хорошенькая, старомодная комнатка. Как в ней светло, спокойно и чисто! Сквозь открытое окно в комнату проникали теплые лучи утреннего солнца и свежий воздух. Длинные ветки жасмина своими белыми звездочками почти врывались в дом. Маленький квадратный садик, окруженный серой каменной стеной, сверкал богатыми и мягкими осенними красками, от малиновых штокроз до янтаря и золота настурций, — все эти оттенки смешивались в чистом и нежном воздухе. Было так тихо, что волокнистая паутина, пропитанная росой, не только не дрожала, но даже и не шевелилась. Солнце притягивало к себе нежный запах цветов, и весь салон был наполнен запахами резеды и левкоя.

Мисс Бенсон нарезала в саду китайских и дамасских роз — еще не обсохшие от росы, они лежали на скатерти, — и как раз в тот момент, когда вошла Руфь, составляла букет, приготовив для него старинную вазу. Мистер Бенсон читал какую-то большую книгу. Они ласково поздоровались с Руфью, но спокойствие картины сразу же нарушило появление Салли. Высунувшись из кухни и укоризненно взглянув на Руфь, она спросила:

— Ну что, теперь можно подавать завтрак? — особенно ударяя на слово «теперь».

— Простите, я так запоздала, — сказала Руфь.

— О, ничего страшного, — кротко заметил мистер Бенсон. — Мы сами виноваты, не сказав вам, в каком часу завтракаем. Мы всегда собираемся на молитву в половине восьмого и никогда не меняем этого часа, чтобы Салли могла спокойно распределить свои дела.

— Гм!.. — кашлянула мисс Бенсон, явно выражая сомнение в непоколебимом спокойствии Салли во всякое время дня.

Однако ее брат продолжал, будто не услышав:

— Но ничего страшного, если завтрак начнется немного позже. Вы ведь так устали после вчерашнего путешествия.

Стуча башмаками, вошла Салли. Она поставила на стол немного засохшие тосты.

— Я не виновата, что хлеб теперь похож на кожу, — сказала она, но, так как никто не показал виду, что слушает ее, тут же ушла в кухню.

Руфь покраснела, как мак, досадуя на себя за причиненные другим неудобства.

Целый день она чувствовала то, что чувствует человек, который начинает жить в новом для себя доме с малознакомыми людьми. Сперва надо было освоиться с новой атмосферой, а потом уже действовать без стеснения. Теперь Руфь дышала более чистым воздухом, чем тот, к которому привыкла за бесконечные последние месяцы. Руфь вспоминала свою кроткую мать, превратившую дом ее детства в святое место. И сама Руфь по характеру была, подобно матери, далека от земных страстей и искушений. О таких, как она, поэт сказал:

Когда священный долг зовет,
Как в юности, спокоен он!
Вопросов уж не задает,
Лишь сердца глас ему закон[10].