Рудольф Нуреев. Неистовый гений

Нуреева ждали не только самолеты, но и зрители. Ему случалось выходить на сцену с большим опозданием, как, например, в 1981 году в Метрополитен-опера, где он танцевал в собственной постановке «Ромео и Джульетты» с балетом миланского театра. «В тот момент, когда спектакль должен был начаться, Рудольф только-только стал разогреваться за сценой, – вспоминал Джузеппе Карбоне, тогдашний директор театра „Ла Скала“. – Для Соединенных Штатов такое опоздание немыслимо. Все думали, что это из-за итальянцев. Чтобы заставить Рудольфа прийти на следующий спектакль вовремя, я пригрозил ему, что созову пресс-конференцию и расскажу, кто является виновником опоздания»⁴⁰. Но для Рудольфа опоздания не существовало. На своем весьма неплохом английском он всегда говорил:

– I’m not late. I’m not in time⁴¹.

«Как многие русские, Рудольф никогда не спешил, – объясняла Николь Гонзалес, – и в этом был парадокс его постоянной сверхактивности. Перед спектаклем он любил принять очень горячую ванну. Из дома он всегда выходил в самую последнюю минуту, совершенно не думая, что в большом городе в шесть часов вечера в движении транспорта могут быть заторы. Его всегда надо было немного подгонять. Однажды вечером на площади Согласия была такая пробка, что Рудольф, видя, что он здорово опаздывает на спектакль во Дворец спорта, принялся поносить меня всякими словами. Мне совсем не хотелось выслушивать оскорбления, и я вышла из машины, оставив ему ключи. Он принялся сигналить как сумасшедший. Это было и смешно, и очень неприятно. Работая на него, я не могла себе позволить бросить его. Я опять села в машину и повела ее в гробовом молчании»⁴².

Приехав в театр, Нурееву оставалось лишь выпить несколько стаканов очень сладкого чаю, разогреть тело, надеть костюм, наложить грим, выбрать хорошую пару балетной обуви, спуститься к сцене, убедиться, что публика пришла, что оркестр начал увертюру, увидеть загорающиеся в темноте прожекторы – и наконец ощутить, что он существует.

Глава 12 Рудимания

Для них я игрушка.

Рудольф Нуреев

Рудольф Нуреев стал знаменитым в одночасье и остался таким навсегда. Это не может не удивлять. Ведь сценическое искусство чрезвычайно эфемерно, а балет никогда не был искусством масс.

До Нуреева известностью пользовались семья Вестри, три поколения которой выступали на сценах европейских театров, затем конечно же Мария Тальони и, наконец, Нижинский и Павлова. Но эти артисты – достояние истории, своего рода «музейные экспонаты». Что же касается Нуреева, то он был настоящей звездой, идолом для молодых и старых, иконой, на которую молились. Что же в нем было такое, что он сумел войти в коллективное сознание?

Рудольфа Нуреева отличало от других то, что он был выдающейся личностью, идеально вписавшейся в свою эпоху с искусством, которое было не из его времени.

Что значит звезда? «Человек, которого узнает и признает ваша консьержка», – лаконично ответил Жак Сегела, профессионал от рекламы и специалист по средствам коммуникации¹. Рудольф был звездой, которой восхищались потому, что ее свет выходил за рамки привычного. В шестидесятые, семидесятые, восьмидесятые годы, в то славное для него тридцатилетие, жизнь простых людей не интересовала никого. Однако жизнь самого Рудольфа была необыкновенной с самого начала, и это умножало его шансы стать звездой. То, что происходило в дальнейшем, после «большого прыжка» на Запад, можно было смело публиковать в «желтой» прессе с пометкой «шок и шик». И Нуреев никогда не чурался этого – он сам преподносил средствам массовой информации «жареные факты» из своей биографии. Ведь очевидно, что артист не станет звездой, если он сам страстно не захочет этого. И если не будет этому способствовать.

Что бы там ни говорили, Нурееву нравилась его растущая популярность, которая зачастую не имела ничего общего с балетной деятельностью. На его славу одновременно работали средства массовой информации, люди, умеющие считать деньги, и конечно же он сам.

Под прицел средств массовой информации Нуреев попал в день своего побега (оставим за скобками короткие заметки о гастролях Кировского театра). И тогда это ему не понравилось. Не понравилось настолько, что он стремился защитить себя. «Мне кажется, парижане меня не поняли… – сказал он спустя девять месяцев. – В Лондоне меня приняли гораздо лучше»². Я могу только догадываться о том, что он имел в виду, но и английская пресса крепко взяла его в оборот. Его творческий союз с Марго Фонтейн был воспринят как главнейшее артистическое событие, и даже более того. Алхимия этой пары была столь необыкновенна, что вопросов рождалось множество. Как они держатся? Почему им удается так хорошо ладить друг с другом? В чем их секрет? Любят ли они друг друга вне сцены? «Принцесса и Мужик», «Утонченная Марго и Распутин», «Прима-балерина и русский Джеймс Дин» – эти и другие заголовки не сходили со страниц британских газет.