Рудимент

Ну, и в-третьих, в чем я не хотел бы никому признаваться, это общение. Куколка, Дэвид, Александр, тот же Барков, в конце концов, они крутились вокруг меня ежедневно, и я не представлял что случится, если их у меня отнимут. Даже противный Томми, скользкий розовый тип, которого Барков открыто называл гомосеком, не доставлял мне неудобств. В Томми действительно заключалась некая червоточина; отдаленно, некоторыми штрихами он напоминал мне нянечку Марину, что бросилась в Питере под автомобиль… Но даже с Томми можно было поболтать о машинах или самолетах. Конечно, он не возился со мной, как Дэвид, ему нельзя было поручить выбрать нужную книгу в городской библиотеке или обсудить большую политику, но он тоже, черт возьми, был живым человеком.

За год с лишним я избавился от депрессии, я забыл, что такое одиночество.

А Винченто легко мог мне об этом напомнить. И легким нажатием определял мою больную точку.

Не говоря уже о грядущей операции. Одну мне сделали и наверняка потратили уйму денег. Надо признать, что за год я стал чувствовать себя гораздо увереннее, иногда я начинаю верить, что левая рука вернется к жизни. А в бассейне и на тренажеpax меня ломали так, что впору стать первым гимнастом планеты. Мышцы нарастают, но проклятые ноги не желают слушаться…

Это прозвучит как неблагодарность, но я не могу сказать Винченто «спасибо» за медицину. Паралич лечат совсем другие люди, а оплачивает трудолюбивый американский народ. Это так, я не ерничаю. Весь вопрос в другом, и когда-нибудь я его намеревался задать. Когда обрету независимость, накоплю достаточно средств, я спрошу Винченто, или самого Пэна Сикорски, а знает ли народ США, на кой ляд потрачены эти десятки и сотни тысяч?

А в то утро я насупился и выглядел полным идиотом. Мне не следовало говорить «нет», и я не представлял, как вылезти из ситуации. К счастью, трудное положение разрядил Барков.

Я выпучил глаза. Барков сумел пройти ко мне в палату и с интересом осматривался, помахивая своей рыжей мухобойкой. Они изменили запись на его магнитной карте, чтобы Владислав беспрепятственно посещал соседа! Точно распознав мои взбудораженные мысли, Винченто резко захлопнул чемоданчик.

— Ближайшее время будем работать в группе. Мистер Барков получил четвертый уровень доступа на две недели, пока ты, Питер, не начнешь справляться самостоятельно.

С чем справляться? Что он еще задумал?

Шеф сделал вид, будто не заметил моей внезапной вспышки.

— Охренеть! — исчерпывающе обозначил Барков свои впечатления от студии. Но я ожидал от него большего восхищения.

И началась новая работа. Первая неделя была самой сложной. Мы садились рядом, плечом к плечу, а напротив, отделенный стеклом, помещался один из инженеров. Сначала я просто читал тексты, отпечатанные на принтере. Так я впервые познакомился с глубоким внутренним миром моего соседа по столу. И внутренний его мир был не просто глубок, он был бездной, в которой тонуло все. Он был черной дырой, в худшем смысле этого слова, он был воронкой, что затягивала любые образы, понятия и движения мысли, чтобы, спустя время, выплюнуть их чудовищные трансформации.

Милая Дженна, милая моя заговорщица! Она наивно полагает, что Барков пишет скетчи о том, как удачнее свернуть себе шею. Или прославляет прелести марихуаны.

Все гораздо сложнее.

Передать по памяти плоды его ночных терзаний не легче, чем выловить в моих детских сказочках лишние слова. Несмотря на то, что он пишет на русском. Он сказал, что пытался писать на английском, но теряется вся изюминка.

Итак, я читал его сочинения, а Владислав подсказывал, если что не так, потому что знаков препинания там не было вовсе, и прошла неделя, пока я научился угадывать верные интонации. Бог бы с ним, если бы он забывал только запятые! Как выяснилось, в тексте присутствовали скрытые вопросительные знаки, а без них терялась половина идеи.

Откровенно говоря, вопросительные знаки смысла не добавляли.

Пробегая словоблудия Баркова, я наталкивался на знакомые обрывки фраз. Нечто подобное, очень похожее, подсовывал мне Винченто в Москве, в виде тестов. Выходит, они уже тогда, почти два года назад, проверяли, сработаюсь ли я с Владиславом? По сравнению с ним я был пай-мальчиком. Сочиненная мной в детстве серия про кролика в стране удавов имела внятную завязку, кульминацию и счастливый финал…

«…Какой неистовый кайф — подставить обнаженное горло их слезам и пусть целуют меня в губы и рвут на себе застывшую как битум кожу я буду слизывать соль их слез и смеяться потому что теперь вам не догнать меня по дороге наверх не догнать не догнать не догнать…» Каково?