Рубины хозяина Ко

Венед покорился. А что оставалось? Едва ступить успели, закружились вокруг них елки да дубы, учинили хоровод, тропа с оврагом пропали, как и не было, а стала поляна широкая с рубленой избушкой посредине. С каждого бревна сивыми гроздьями свисали мохнатые лишайники; у стен возвышались здоровущие ядовито-красные мухоморы. Сама собой отворилась дверь, заскрипела на весь лес.

— Входи! — пригласил хозяин, полуобернувшись из пороге.

«Пропаду!» — отчаянно подумал Богуслав, ныряя вслед.

В избушке было тепло и сумрачно. Из-под ног шарахнулся толстый удивленный заяц. Леший на него по-разбойничьи засвистал.

— Садись, родич!

На столе румянились блины, полная миска, стояла резная деревянная чаша со сметаной и другая со смородиновым вареньем. И еще небольшая ендова с солеными крепкими грибочками.

Богуслав с опаской опустился на грубую дубовую скамью, словно на ежа. Леший грохнул на стол объемистую бадью с хмельным и мигом наполнил устрашающих размеров кружки.

— За именинника? — несмело предложил Богуслав.

Леший благодарно кивнул, поднял кружку и порядком отхлебнул. По буйным его усам потекла обильная пена.

Отведал напитка и венед, довольно крякнув — не какое-нибудь деревенское полпиво. Знатное питье!

— Ух! Куда как с добром! — восхитился Богуслав совершенно искренне. Леший только хмыкнул.

Выпили еще по одной, закусили грибами. Страх незаметно улетучился, старик вдруг стал милым и дорогим, что твои родич. Шумит слегка в голове, однако ж здорово!

К четвертой кружке Богуслав встал.

— Какие именины без подарка? Держи, хозяин, носи-не переноси!

С этими словами снял венед расшитый атласный пояс, какой мать ему подарила прошлой весной, вещь любимую и красивую, и протянул старику. Тот принял, глаза сверкнули, видать понравился подарок.

— Ну, спасибо, родич. Уважил! Никто мне доселе подарков не делал…

За второй бадьей гуляки обнялись.

— А знаешь, друже, — сказал Богуслав, осоловело глядя на лешего. — Не скрою от тебя правды. (буль-буль!)

Старик попытался сосредоточить взгляд ка венеде. Удалось, хотя и не сразу.

— Я ведь человек! Ж-живой!

— Ну и что? — ответствовал леший. — Я знаю. Сразу понял. Дак ведь и среди людей хорошие попадаются. Давай лучше за лес мой выпьем? Чтоб стоял он, всех перестоял! А?

— А-гей!

Со стуком встретились кружки.

— Уф-ф! Наливай еще, хозяин!

Пиво с клокотанием полилось из бадьи.

— Я ведь быстро смекнул, что ты не леший, а людского роду-племени…

Венед захохотал:

— А я наоборот, тебя за человека переодетого принял. Вот потеха!

Посмеялись. Леший, обняв Богуслава, изливал ему душу (ибо и черти спьяну имеет душу):

— Ты не думай, я не злюка, даром, что нежить. Людей редко трогаю. Те конники едва поллеса не сожгли, злодеи. Как не проучить? А вот намедни заблудился мужичонка в дальней пуще. Проклинал меня, страсть, хотя я его и не думал водить. Показался. Так, мол, и так, объяснил бедняге, что не при чем. Домой отвел; а он мне из селения блинов вон, приволок. «Держи, говорит, жена передала. Ешь на здоровье.»

Леший вновь взялся за кружку.

— Ты молодец, однако, что не испужался. Не люблю пужливых! Давай теперь за смелость выпьем!

Бам-м! Выпили.

Приговорили помалу и вторую бадью. Третью леший, пошатываясь, выкатил наружу и вышиб кулаком крышку. Сели, обнявшись крепче прежнего, на пороге, черпая кружками прямо из бадьи и глядя на потемневшую стену леса.

— Споем, что ли? — предложил леший. — Люблю я ваши людские песни петь.

— Непременно споем! Вот эт-ту: «Ой, на горе ветер свищет!»

Леший подхватил зычным дивным голосом. На славу спели. Потом и «Походную» затянули, и «Чудный месяц», «Веселого зайца» (эту леший с особой радостью пел, даже кружкой по бадье ритм отстукивал) и «Реченьку».

Спели, выпили, отдышались.

— А нашу венедскую-слободскую знаешь?

Леший закивал:

— Ну а как же!

И завели с самого начала:

Мы не жнем хлеба, не сеем,
Нам страда — не страда,
Для земли родной для всей
Мы заслон — слобода…

Малых детушек вскормили,
Отымая от груди,
Кто с ухваткою и в силе —
В слободу приходи!

Тут и услыхали их Тарус и близнецы, сбившиеся с ног, разыскивая пропавшего Богуслава. А над лесом гремело:

Печенеги да хазары
Серым волком снуют,
А татары, что ли, даром
У дорог стерегут?

И стоим, покуда живы,
Сколько надо стоять,
Чтоб на легкую поживу
Не загадывал тать!

— Наша песня, венедская, — прошептал Вавила чародею. — Слободяне ее поют.

Тарус прислушался к далеким голосам и покачал головой: ишь, выводят!

Выводили в два голоса: