«Рубин» прерывает молчание

Я не слышал музыки, знал только, что музыка является единственным способом выражения состояния, в котором я оказался… От нее зависит, достигнет ли мое существование цели, к которой стремилось, хотя каждая попытка определения этой цели равнялась ее отрицанию. Я одновременно желал этого и чувствовал, что в пространстве, в котором я был, и которым я был, есть целая вечность звуков, что я могу ею распоряжаться, как мне только захочется. А так же, как бы я ни назвал это музыкальное пространство сейчас и в будущем, я не совершу ошибки, поскольку это не каким-то поводом является невозможным. И снова не было в этом ощущений силы, не было и радости. Я подумал звук и услышал его, не то, чтобы он зазвучал в этот момент, он существовал бесконечно долго, прежде, чем я его призвал, и будет существовать, когда я его уже отправлю, выбирая новые голоса, как трубы органов.

Мое состояние подверглось изменению. Я и дальше был вечностью, но теперь выраженной в плоскости. В плоскости — в обычном значении этого слова бесконечной… я чувствовал эту бесконечность подушечками пальцев, всеми органами чувств, но одновременно отданную на милость другой бесконечности, такой же плоской, как я, которая растянулась подо мной и молниеносно преобразилась в какую-то невообразимую и огромную силу.

И дальше я выбирал звуки, лепил медленную мелодию, но одновременно она развивалась сама, я действовал по наказу ее звучания, которое стремилось в точно определенном направлении. Ни законы гармонии, ни какие-либо другие не имели с этим ничего общего. Мое тело набрало связности и начало реагировать на окружение. Я был плоскостью, помещенной в каком-то безмерном мире, зависимой от его законов. Я мог бы сравнить себя с бесконечным, неслыханно легким слоем какой-то ткани, более летучей, чем паутина, но все же подчиненной законом физики. Суша подо мной позеленела и на мгновение ока она покрылась миллиардами больших цветов, расположенных по окраске одноцветными пятнами, словно бы правильными кругами.

Она была все ближе. Но этот не она поднималась ко мне. Плоскость, которой я был, заволновалась, я не чувствовал ветра, хотя в воздухе было движение и оно возникало словно бы под влиянием моей собственной тяжести, которая и была причиной того, что я опускался все ниже и ниже, еще паря над цветущим лугом, однако уже предчувствуя момент, в который я столкнулся с его поверхностью. Я пробовал обороняться при помощи звуков, но те зазвучали слабо. Они и на долю секунды не задержали моего падения. Луг был рядом. Я почти чувствовал боль, которую причиняло мне прикосновение цветов, пронзающих лепестками ткань той плоскости, которая была мной, слишком непрочной, чтобы что-либо могло задержать ее падению. Музыка начала пригасать и внезапно я осознал, что умираю. Это смерть. Чудаческая, происходящая словно бы вне времени, но полностью действительная и необратимая. Смерть.

Эта мысль встряхнула меня. Сверкнула, как искра, на долю секунды давая сознанию контакт с реальным миром. Этого хватило. Я лихорадочно потянулся к вискам и содрал с головы ту аппаратуру, которую поместила там девушка из персонала этого концертного зала, или как кто хочет назвать то место, куда люди приходят красиво умирать.

Мне было достаточно. Даже показалось, что я уже понимаю все. Что не требуется мне ничего больше, чтобы избавиться от иллюзий. Я пойду теперь туда, где дело решится, может быть, жестоко, но быстро. Я должен был сделать это сразу.

Я встал. Я уже не заботился о сохранении видимости. Впрочем, в тот же самый момент спектакль окончился. Все вставали с мест. Сделалось тесно. Я поглядел на часы. С минуты, когда я перешагнул порог этого закоулка и уселся в кресло, миновало точно шесть минут, ни секунды больше.

Я взял себя в руки. Не сейчас! Я не могу рискнуть реакцией этого умершего собрания на шок, каким было бы обнаружение среди них чужака. И при том настолько чужого…

Я посмотрел на лица людей, покидающих зрительный зал. Они были также неподвижны как и прежде. Казалось, ничто не способно их оживить. Невольно я пожал плечами. Фантоматика! Что то, что на Земле делать запрещено. Поначалу это был закон, изданный для защиты реального мира. Быстро однако это стало делом этики. А также эстетики… В бегстве от действительности, ублаготворении искусственным способом любых инстинктов, программированных желаний, вымышленных эмоциональных состояний есть в сущности что-то отвратительное.

Я вышел на улицу. Люди расходились, немые, ступая беззвучно на мягких подошвах, исчезали в боковых улицах, как привидения.

Я двинулся в сторону, с которой пришел.

В какой-то момент я задержался, словно остановленный какой-то мыслью.

— Смерть вне времени, — буркнул я вполголоса. — Чепуха!

Я пошел дальше. Вокруг меня снова сделалось пусто. Ни с того, ни с сего в ушах у меня зазвучали слова Дари: «речь идет о времени»… Я усмехнулся.

— Смерть! — сказал я громко. — Смерть.

И испугался. Хорошенькое дело!

— Порядок, Мота! — пробормотал я громче, чем следовало, — я похожу еще с полчаса. Но не рассчитывай, что это что-нибудь даст.