Рубин

Господи, как чудесно чувствовать, что ты желанна, как немыслимо приятно осознавать такую власть. Как наркотик, это чувство заставило ее пойти дальше. Баррет захватила губами темную прядь его волос на груди и потянула. Пэйджен весь напрягся, и его дыхание с шумом вырвалось из груди.

– Прикасайся ко мне, искусительница. За твой поцелуй я готов отдать свою душу.

В ответном стоне Баррет слышались тревога и дикое ликование, триумф и протест. И тогда бессознательный инстинкт женщины заставил ее по-кошачьи выгнуться дугой, подняв тело навстречу его горячим и ласковым пальцам.

Неожиданно она стала охотницей, хищницей, почуявшей запах добычи. Ее груди рвались вверх, к его полуобнаженной плоти, в стремлении прижаться к его телу. Чтобы доказать, что она была живой, восхитительно живой.

Пэйджен сжимал ее стройные бедра, его лицо превратилось в бронзовую маску страсти, как только Баррет добралась до пуговиц его рубашки, безжалостно отрывая их, если они не поддавались ее пальцам. Баррет энергично рванула ткань, вытащила полы рубашки из его бриджей и освободила его плечи.

Внезапно ее пальцы замерли. Она увидела белую повязку на его плече и вспомнила о его ране.

– Но, Пэйджен, ты не можешь... надо подумать о твоем плече. Ты не должен...

Пэйджен прервал ее, и его голос больше походил на рычание, поскольку ее пальцы задели его соски:

– Забудь о моем плече, Angrezi! Боже, другая рана беспокоит меня гораздо больше, и только ты можешь ее вылечить! – Его дыхание стало прерывистым, в глазах светилось почти благоговейное восхищение. – Кто ты, прекрасная искусительница? Нимфа этой волшебной поляны? – Его потемневшие глаза требовательно блестели. – Но это уже не имеет значения. В любом случае я собираюсь овладеть тобой, Циннамон. И на этот раз, клянусь Шивой, твое тело будет горячим и напряженным подо мной, когда наслаждение обнимет нас обоих.

Баррет вздохнула и прижалась лицом к его груди. Пэйджен пробормотал что-то на хинди, руки нетерпеливо спустились к ее ягодицам, обхватили их и приподняли ее тело, прижав к твердым как гранит бедрам. В ответ ее язык прошелся вверх в поисках его плоского мужского соска. Она нашла его. Пэйджен замер. Медленными, прекрасно-мучительными движениями танцевал ее язык, повинуясь какому-то глубинному инстинкту. Каждое движение казалось ей знакомым, частью тайного примитивного танца самой жизни. Неожиданно для себя Баррет стала обладать опытом всех женщин, когда-либо живших на земле.

Хрипло вскрикнув, Пэйджен схватил ее ягодицы и поднял ее выше, поместив свое твердое как камень копье между ее бедрами. Баррет чуть повернулась, чтобы полнее ощутить его. Она обволакивала своим телом его твердость, двигаясь из стороны в сторону, а затем обхватила длинными ногами его талию. В тот же самый момент ее зубы захватили чувствительный мужской сосок, и Пэйджен хрипло застонал, откинув голову назад, как только боль и наслаждение взорвались в его теле.

– О-о-о, ты убиваешь меня, Циннамон! – Внезапно барьер холодной ткани между ними показался немыслимым грехом. – Раздень меня. Боже, я хочу ощутить тебя всю, сгорающей от любви и желания. Я хочу заставить тебя стать горячей и безрассудной, забыть о логике и скромности. Но сначала...

Одним мощным движением он поднял ее выше и забрал голодным ртом один вспыхнувший розовый сосок. Он неистово сосал и покусывал его, потом осторожно ласкал зубами и губами. От удивления и удовольствия Баррет запрокинула голову, ее золотистые локоны рассыпались по плечам. Она вздрагивала от радости обладания им, радость жизни зажигала сияние в ее глазах. Все, о чем она мечтала. Все, на что она когда-либо надеялась... Во всем ее теле раздавалась песнь восторга.

Пэйджен издал ликующий крик, как только она напряглась и прижалась к нему, и ее ногти вонзились в его плечи.

– Нет... хватит...

Но протест угас, как только Пэйджен коснулся ее вспыхнувшей кожи.

Чудесно. Мучительно. Незабываемо.

И Баррет поняла, что ни протест, ни сопротивление ничего не значили здесь, в этом таинственном языческом раю, который он предлагал ей. Лишь только он прикоснулся к ней, она забыла обо всем, кроме этого странного дикого голода и непреодолимого желания. Когда он целовал ее, она знала только, что он заставил ее почувствовать себя прекрасной и желанной. И цельной. То, что происходило между ними, было очень интимным, обессиливающим и опаляющим кровь, это было сражением зова крови и рассудка. Но ее мысли и память, как обнаружила Баррет, не имели к этому абсолютно никакого отношения.

– О Господи, Пэйджен, я...

И снова раздался отдаленный гром, снова ослепительная серебряная волна поднялась в устрашающем тихом сиянии. А затем безмятежное парение радости. В свете звезд и багряных лучах сильные руки Пэйджена уверенно подхватили и понесли ее прямо в рай.