Рубикон. Триумф и трагедия Римской республики

При всей своей строгости Катон явно не был лишен чувства юмора. Конечно, это было опасно — делать такого человека, как Цезарь, предметом шутки, однако, поступая так, Катон, расставлял ловушку. Если Цезарь откажется признать решение Сената и изъявит намерение прибегнуть к силе, чтобы опротестовать его, он станет преступником, вторым Катилиной; заодно окажется запятнанным и имя Помпея, программа его также будет скомпрометирована. Катон всегда занимал позицию защитника конституции и старался представить своих врагов ее нарушителями. При всем своем бесстрашии и отваге насколько далеко рискнет зайти Цезарь? Любым бурным крайностям будет противостоять внушительная коалиция. Избранный в пару к Цезарю консул сулил своем «собрату» одни неприятности: жизнь Бибула прошла в тени его блестящего соперника, и он возненавидел Цезаря. В Сенате союзники Катона располагали надежным и сплоченным большинством. Можно было положиться и на Красса с его влиятельным блоком: если в мире римской политики и существовало некая константа, то согласно ей Красе должен был оказаться в оппозиции ко всему, что связано с Помпеем. При всей опасности предстоящей борьбы. Катон мог ощущать мрачную уверенность в победе. Так и должно было быть — ибо в качестве собственной ставки он избрал Республику и ее стабильность.

С самого начала судьбоносного года консульства Цезарю грозил кризис. Обстановка нервозности и недоверия царила в Сенате, собравшемся для того, чтобы в первый раз заслушать нового консула. Цезарь с великим изяществом старался очаровать аудиторию, однако Катон с привычным ожесточением отказывался поддаваться его чарам. Когда Цезарь предложил умеренный и рассудительно составленный билль, предусматривавший размещение ветеранов Помпея, Катон немедленно вскочил с места. Он говорил, говорил и говорил, следуя своей излюбленной тактике, пока Цезарь не пресек его речь коротким, обращенным к ликторам кивком. Когда Катона повели прочь, места сенаторов стали пустеть. Цезарь захотел узнать, почему сенаторы покидают заседание. «Потому что я предпочитаю находиться с Катоном в тюрьме, — огрызнулся один из них, — чем в Сенате вместе с тобой».[172] Цезарь, скрывая ярость, вынужден был отступить. Катона отпустили. Оба они сошлись лицом к лицу — и первым моргнул Цезарь.

Так, во всяком случае, казалось. На деле скоро выяснилось, что предпринятое Цезарем отступление оказалось тактическим. С пренебрежением оставив Дом Сената, он перенес свою кампанию по борьбе за земельный закон непосредственно на Форум. И Рим начал наполняться ветеранами Помпея. Эта скрытая угроза обескуражила врагов Цезаря. Бибул был настолько взволнован ситуацией, что совершил высшую из возможных ошибок: сказал своим избирателям, что их мнение его не волнует. Наблюдая за этим, Катон, должно быть, прикрыл лицо ладонями. Тем не менее он все еще полагал, что Цезарь блефует. Бесспорно, принятый народом закон обладал полной силой, однако идти против мнения, высказанного Сенатом, мог только откровенный бунтовщик. Если Цезарь решит настоять на своем, доверие коллег к нему будет разрушено, и карьера его завершится. Бесспорно, нормальный человек просто не мог иметь замыслов, способных закончиться подобным образом.

Избранный Цезарем план игры скоро стал слишком ясен. Перед голосованием по предложенному закону он представил своих знаменитых союзников. Мало кто удивился, когда Помпеи выступил первым, с аргументами в пользу своих ветеранов, однако личность второго оратора явилась громом среди ясного неба. Все время своей скользкой и оппортунистической карьеры Красе сохранял верность единственному принципу — противостоять целям Помпея. Но даже и этот принцип оказался теперь слишком уж всеобъемлющим. Красе назвал свой резкий разворот поступком государственного деятеля, совершенным в интересах Республики, — хотя всем и каждому было ясно, что за целую жизнь он не совершил ни одного бескорыстного поступка. Похоже, что в холодной и расчетливой душе его даже сладость ненависти не могла конкурировать со стремлением к власти. Господство, которого он никак не мог добиться собственными силами, находилось теперь в пределах досягаемости. Обойденный с фланга Катон обнаружил, что все укрепления его пали. Ему вдруг стало ясно, что если Помпею и Цезарю еще можно противостоять, то участие в их союзе Красса делает его врагов фактическими хозяевами Рима. Трое мужей могли кроить Республику по собственной мерке, образовав «тройку» — «триумвират». Стоит ли удивляться тому, что Цезарь сохранял такую безмятежную уверенность в себе.