Рубежи

Акрамов позвал меня на пионерский сбор. Я, конечно, волновался. Гостей усадили в сторонке. Пионеры в белых рубашках и блузках, в красных галстуках построились в две шеренги; заиграл горн, ударили барабаны. После марша по кругу они расселись на скамейки и начали диспут: «У нас и у них». Опять открытие для меня — мир велик и неодинаков. Он делится на «них» и на «нас». Они — это капиталисты, у них много людей сидит без работы, не все мальчишки и девчонки бегают в школы, вместо масла подают пушки (здорово, но не совсем понятно — как это на стол можно подать пушку?). А мы — это Советский Союз, у нас для всех есть работа, строится новая жизнь без бедных и богатых. Тут все было понятно, потому что мы сами все видели. Строили эту жизнь наши отцы и матери, старшие братья и сестры.

Пионерский сбор открыл мне такие горизонты, о которых я и не подозревал. Я был потрясен так же, как тогда, когда впервые забрался на вершину Егозы. А может, и сильнее.

Школа тех лет только нащупывала свои пути. Рождались новые формы и нередко умирали, не успев обрести прав гражданства. Такой однодневкой был бригадно-групповой метод обучения.

В нашем классе было пять, или шесть больших столов. За каждым сидела бригада учеников. Учились по принципу — чья бригада лучше. Вот как это выглядело. Идет урок русского языка. В руках у учительницы секундомер.

— Кто из первой бригады? — спрашивает учительница.

— Назаров! — отвечает бригадир. Встает маленький лобастый Назаров и, не моргая, смотрит на учительницу.

— Возьми, Коля, книгу, открой на седьмой странице. Открыл?

— Открыл.

— Читай, — учительница пускает секундомер.

Коля начинает частить — на чтение нужно затратить как можно меньше времени. Закончив, смотрит на учительницу.

— Глотаешь окончания, Коля. Слова пропускаешь. Читать надо быстро, но вразумительно.

Затем читают представители других бригад. Выигрывает тот, кто прочитал текст быстрее, выразительнее и, конечно, без ошибок. Судьей была учительница, но она позволяла вмешиваться и ученикам. Охотников поспорить всегда хватало. Оценку получал не чтец, а вся бригада.

Вслух читали пьесы. Начинала бригада, которой доставалось первое действие, остальные слушали. Потом вторая.

Так читали «Свои люди — сочтемся» Островского. Я был во второй бригаде. Сейчас уже не помню, кто в ней числился, кроме одной девчонки — Альки Сбоевой. Неказистая на вид, но самостоятельная и всезнающая, очень бойкая. Алька часто пела незнакомую песню «В гавани, далекой гавани…» Пела так, что сердце замирало.

Еще Алька рисовала. Как — это можно было увидеть в школьном зале, на выставке. Учителя говорили: талант.

Альке досталась роль Липочки, а мне — Подхалюзина. Я читал взахлеб. Алька поддерживала настроение. Мы увлекались, и учительница сердито стучала карандашом по столу:

— Не спешить, не спешить! С чувством, с толком, с расстановкой!

Альку переманили в первую бригаду братья Назаровы. Их трое, а верховодил Иван. Он умница: замысловатые арифметические задачи щелкал шутя, как орешки. Алька по арифметике хромала на обе ноги, а в нашей бригаде ей никто помочь не мог. Я терпеть не мог эти головоломные задачки, хотя и справлялся. У меня от них болела голова. И рассердился же я на Назаровых за то, что они переманили Альку. А им что до этого? Держались братья особнячком, в свою компанию никого не принимали — кержаки. Старообрядческие традиции тогда были еще сильны. Кержаки с мирскими не водились, редко роднились, табаком не баловались, из чужой посуды не ели и не пили и своей никому не давали. Если свою «опоганили» ненароком, то расколачивали вдребезги. И в пионеры Назаровы не спешили.

Со временем все, разумеется, рассеялось, как дым. Новая жизнь раскидала и стерла дикие кержацкие обычаи.

7

О звуковом кино я впервые услышал от Петьки. Он учился в ФЗУ на слесаря, ездил на практику. И там посмотрел звуковой фильм. Потом с азартом рассказывал, как это здорово — смотреть говорящее кино. И вдруг объявление: в Народном доме пойдет звуковой фильм «Встречный». Но ведь был конец учебного года. Петька пристал ко мне:

— Да ты чё, Михель? Что школа? Убежит, да? Ты и так перейдешь, я-то знаю. А тут звуковое! Ничего, один раз и прогулять можно!

И я прогулял.

Петька заметно повзрослел. Ездил на практику в Карабаш, на шахты. Меньше плел небылиц, солидно рассказывал, как в шахте темно, как клеть опускается в штрек.

— Петь, а что это — штрек? Яма?

— Темнота! Штрек — это коридор такой подземный, понял?

После окончания ФЗУ Петьку послали работать на шахту электрослесарем. Но пробыл он там недолго, вернулся домой. Автомашин в городе появилось изрядно, создавалась ремонтная служба. Вот Петр и стал ремонтником в гараже механического завода. А в июле отправили его на уборочную, на неведомую станцию Дема. Тетя Анюта, мать Петьки, осталась одна. Старший сын Василий жил своей семьей, средний служил в Красной Армии. Скучно и тоскливо тете Анюте. Получит от Петьки письмо и кличет меня:

— Минь, поди ко мне — от Петюшки весточка.