Рубака-парень

Дверь кабинета вдруг приоткрылась, и на пороге показалась Варя.

— Я занят, попозже, — холодно сказал Илья Ильич. — У меня важный разговор.

Но Варя не уходила.

— Что такое?! — взорвался Илья Ильич. — Потом уберете!

Варя саркастически усмехнулась, и Илья Ильич почувствовал неладное. Что другое, а опасность он научился чувствовать сразу. Привычно закололо в коленках.

— Сам вызывает, — сказала Варя. — Прозвониться не мог. Велел — немедленно.

Илья Ильич вышел в коридор и сразу все понял. Сотрудники, бежавшие куда-то, словно на водопой, его подчиненные, которых он сегодня еще не видел, словно сговорившись, не замечали Илью Ильича, как будто и не было в коридоре с низенькими сводами грузной фигуры, которую всегда обходили с почтением, а теперь готовы были пробежать прямо сквозь нее.

Однако страх уже прошел, и Илья Ильич, сжав кулаки, не спеша направился к шефу: и не такое было, а выцарапывались, ерунда какая-то… Шаг стал тверже, взгляд — суровей. Посмотрим еще, чья правда крепче!

АНАТОМИЧЕСКИЙ ЗАЛ

РУБАКА ПАРЕНЬ

Неизвестно, как бы сложилась жизнь у Романа Шмякина. не попади он однажды на практику в мясной магазин и не окажись один на один с шедевром в виде Семен Семеныча Гирича, стройного мужчины с тараканьими усиками, которые во времена ретро назывались злодейскими. Руки шедевра, тонкие, трепещущие, словно изваянные резцом Мастера, в стремительном любвеобильном порыве пеленали наждачной оберточной бумагой нежную вырезку и небрежно бросали в раскрытые рты покупательских сумок:

— Пра-ашу!

Это быт триумф чародейства, поэзия добычи, романтика дерзости.

— Прилавок пока не доверю. — даря трешку, сурово сказал Семен Семеныч размякшему Ромке. — стой вот тут и наблюдай.

Через неделю Семен Семеныч позволил завернуть филе и вновь получить трешку. На этот раз от покупателя.

К концу практики наставник произнес яркую напутственную речь:

— Мы рады, что ты правильно понял задачи, которые ставит перед продавцом сама жизнь. По окончаний техникума пра-ашу к нашему шалашу, место сохраним, заявочку оформим. А пока — премия за отличную практику.

— Да как же мне отблагодарить вас, дядя Сёма? — растерянно забубнил Ромка, принимая десять мятых трешек.

— Отблагодаришь, куда ж ты денешься! Теперь мы как альпинисты — в одной связке! — и захохотал, как зарыдал.

Через год подросший и возмужавший Рома стоял за прилавком, а дядя Сёма, исполняя обязанности суфлера, расположился поодаль, живописно опершись на топор. И пока наставник подсказывает заветные слова, после которых трешки сами собой вылетают из карманов и сумок, высветим некоторые темные углы его прошлого. Дело в том, что Семен Семеныч не просто какой-нибудь там мясник-рубака-парень с тремя извилинами. Во время оно Сёма Гирич был веселым студентом филфака, пытался даже что-то сочинять, и это, как мы увидим, оставило неизгладимый след. Веселье, однако, распространялось больше на ночные посиделки в окружении осушенных бутылок. Потом посиделки сами по себе вытеснили лекции, и Сёма, мучимый жаждой и отсутствием средств, окончательно прибился к гастроному. Сначала грузчиком, потом учеником продавца. В редкие благодушные минуты Семен Семеныча тянуло к сочинительству, и в результате напряженной умственной работы он вывел для себя и близких людей несколько философских заповедей.

Главная заповедь гласила: «Бери наличными только от проверенных старых клиентов. От посторонних же, особенно от тех, кто липнет и упрашивает, денег ни-ни! Направлять провокаторов в кассу. Вопросы приобретения новой клиентуры решаются на основе личного знания психологии, гипнотических навыков и собственного активного биополя»…

По окончании работы дядя Сёма выдавал Ромке положенный ему гонорар — все ту же мятую трешку.

— Погоди чуток, освоишь все премудрости, заживешь, как нефтяной магнат!

Вскоре премудрости были освоены, и Рома купил себе велосипед. Потом, как образцовый сын, сделал своей маме замечательный подарок: открыл на ее имя счет в Сбербанке, первый счет за всю нелегкую трудовую жизнь мамы, которой не суждено будет узнать, что радость была доставлена ей другой заповедью учителя: «Сбережения храни так, чтобы они были не твои, но были твои».

А через пару лет, как раз в конце этой зимы, Роман Борисович Шмякин, элегантный и стройный, в дорогой фрачной паре, притормозил свою «девятку», обутую в японскую резину и записанную на маму, у театральных касс, где стоянка личного транспорта запрещена.

Внушительный и деловой, с иностранной «дипломаткой» в сильной руке, на которой поблескивал кастетообразный золотой перстень, он важно подошел к кассиру и, попросив прощения у безнадежной очереди, тепло улыбнулся:

— Я из МИДа, вам звонили, на «Поминальную молитву», со Стекловым. Абдулов? Давайте. Еще на «Наш Декамерон», если только с Догилевой. Очень хорошо. Довесьте еще «Павла Первого», надеюсь, Олега Борисова не дублируют? Желательно первые ряды, ну, хотя бы два или три. А вот на «Пикант-шоу» — только первый.