Ртуть и соль

Церемония окончена. Двадцать семь мешков, медленно уходящих на дно, остаются позади. Те, кому посчастливилось выжить, возвращаются к привычной рутине. У них много дел – «Агамемнон» порядком потрепало, нужно вернуть его в форму. Да и призовой корабль требует того же. Команда разделилась. Хорст, Сол и Дилвинт остаются на борту «Агамемнона», чем не особенно расстраиваются – на захваченном фрегате работы куда больше. Сол рассчитывает, что из-за раны сможет немного отдохнуть, но доктор МакКатерли, наложив пару стежков, заявляет, что матрос пригоден к службе. Теперь, морщась от боли при каждом усилии, Сол карабкается по вантам, натягивает штаги и леера, даже толком не понимая, зачем это нужно. Огромное количество канатов, опутывавших парусник, чем-то напоминает ему тайнопись, эзотерический шифр.

Забравшись метров на двадцать вверх и повиснув на куске дерева, раскачивающемся с амплитудой метров в пять, чувствуешь себя сумасшедшим. Если же при этом вдобавок выполняешь сложную, непонятную работу одновременно с еще десятком таких же, то чувствуешь себя адептом тайного культа. Соленый ветер обжигает кожу, море внизу – обсидиановая чернота, расчерченная белыми прожилками. Топсель-кэпт затягивает песню, долгую и тягучую, выстраивая ритм работы. Он поет о девушке в порту, коварной красавице, обманом продавшей матроса на военный корабль. Через каждую строку остальные отвечают ему: «Wey-hey, blow the man down!» С удивлением Сол замечает, что песня помогает работе, делая дыхание ровней, а движения – слаженней.

Когда вахта оканчивается, Сол от усталости и нервного напряжения едва может стоять на ногах. Не спасает даже обильный ужин и двойная порция грога. Алкоголь, наоборот, окончательно валит с ног. Не помня себя, Сол засыпает прямо за столом.

Хорст расталкивает его – как раз вовремя, чтобы успеть выбежать к лестнице на глазах у Ригстоуна, жадно выискивающего, кого бы отхлестать.

Наверху спокойно. Сильный, ровный ветер раздувает паруса, успокаивающе скрипят снасти. Огни и купцов отчетливо видны в ночной темноте – воздух чист и прозрачен.

По палубе бродят морпехи-часовые, трое стоят у бака, где держат пленных офицеров. Матросы кругом сидят у фок-мачты, подальше от второго лейтенанта Харшкина. Сейчас на «Агамемноне» он второй после капитана – Паттерли поручено командовать призовым кораблем.

Массивный профиль республиканского фрегата едва различим в ночной темноте – только огни на мачтах скупо обозначают его контур.

– Плохой корабль, – со знающим видом заявляет старик Шарс, тот самый, что ставил крону на смерть Сола. – Злой, говорю вам. Я, как ангела на носу увидел, сразу понял. А имя, имя-то какое!

– Какое? – интересуются из темноты.

– «Кровавая десница»!

– И что с того?

– Десницею кровавой покарает Господь всякого, кто презрит законы его и отвернется от него! – дребезжащим от напряжения голосом декламирует Шарс.

Зловещие слова заставляют матросов умолкнуть, тревожно глядя на старика. Обведя всех остекленевшим взглядом, он указывает на огни, плывущие в серо-фиолетовой темноте.

– Нет человеку права назвать творение рук своих таким именем! Это богохульство! Демон сидит в этих досках! Он погубил безбожников-республиканцев! Они ждали бриг, а встретили фрегат. И погибли! Так и мы погибнем по злой воле!

Сол не слушает. Отступив к борту, он смотрит на черные волны. С корабля, идущего под двадцать узлов, они кажутся неподвижными, застывшими.

Неожиданно он видит какое-то движение в волнах. Крупная рыба, не меньше двух метров, на мгновение появляется на поверхности воды. Крутой изгиб спины блестит золотом в свете фонарей. Она скрывается в темной воде, затем снова выныривает.

Эд застывает, пораженный. Там, в волнах, он видит женщину. Он совершенно в этом уверен – тонкие руки, плечи, высокая грудь, овальное лицо с неестественно большими, темными глазами. Она по пояс возвышается над водой, удивительно неподвижная, волны нисколько не тревожат ее. Кожа русалки переливается матовым ртутным блеском. Несколько мгновений они смотрят друг на друга…

Сол чувствует, как внутри его головы оживает чужой голос, звеняще-певучий, как вода в горном ручье. Он не понимает слов, да и сомневается, что они вообще есть. И все же смысл проступает словно бы сам собой.

«Я вижу тебя, когда ты падешь в воду. Я чувствую твой запах – сквозь грязь и дым. Ты пахнешь другим миром. Я вижу тебя, когда ты завтра смотришь в воду, ищешь мои глаза. Я говорю с тобой, и ты поешь мне о своем утраченном доме».

Иначе нельзя передать те образы, которые калейдоскопом проносятся в голове Сола. Как будто русалка живет вне времени – или одновременно в каждой секунде. Для нее нет прошлого и будущего, только настоящее – бесконечное и всеобъемлющее. Эд не шевелится, даже не дышит. Русалка смотрит на него еще секунду – бесконечно долгую секунду, – после чего уходит под воду. Оцепенение проходит, но на душе становится тоскливо. Подавленный, Эд отступает от фальшборта.

Глава тринадцатая. На другой стороне мира